требования своего самолюбия. Если мы зададим себе вопрос, какое чувство преимущественно выражают 'Стихотворения' г-на Языкова, то будем приведены в большое затруднение. Если спросим себя также, какие идеи господствуют в звучных стихах г-на Языкова, ответ будет не менее затруднителен. Но все еще скорее можно отыскать индивидуальность у сего поэта (ибо она должна быть более или менее у всякого пишущего), нежели открыть какие-нибудь идеи во ста шестнадцати напечатанных его стихотворениях. Господствующее чувство у него — какая-то живость, разгульность; но воображение его не поражается глубоко ничем и довольствуется впечатлениями легонькими, поверхностными. При этом стих г-на Языкова закален громом и огнем русского языка. Немногие из стихотворцев русских умели так счастливо пользоваться богатством выражений и неожиданностью оборотов нашего могучего языка! Заметим, что это достоинство важно в стихотворце, а не в поэте. Конечно, поэт, и особенно лирический, должен быть равно превосходен и в наружной отделке, и во внутреннем смысле своих произведений; но это же самое показывает, что одно из сих свойств без другого есть уже несовершенство. Без господствующего чувства, без индивидуальности нет лирического поэта, ибо отсутствие индивидуальности показывает слабость воображения, которое у поэта должно глубоко и пламенно отражать то, что незаметно скользит по душевным фибрам людей обыкновенных. Предметы существуют для всех равно, но различно отражаются в душах. В этом отношении поэт подобен зеркалу, которое ясно и верно показывает все, что приходит в оптическую точку его. Но поверхность тусклая или слабо отполированная представляет нам все предметы неверно и неясно: таково свойство и людей обыкновенных. Напротив, теснясь в душу поэта, все впечатления становятся ясны и разительны, ибо поэт, так сказать, сосредоточивает в один фокус разбегающиеся лучи и передает их в сем новом, преображенном виде толпе, жадной и готовой принимать все, чего не может она создать собственными силами. Но этого-то свойства нет в г-не Языкове. Все впечатления скользят по душе его. У него нет той индивидуальности, которая пламенеет ярким огнем и отражается миллионами радужных переливов в стихотворениях Державина, всегда сильных, разительных и остающихся в душе; у него нет глубины впечатлений Пушкина, передаваемых в образах ясных и светлых, но степенных какою-то поэтическою грустью; нет веселости, нет самозабвения Батюшкова, прославляющего вино и забавы не потому, что они туманят голову, но потому, что он узнал непрочность и неверность всего подлунного, узнал как поэт и доказывает нам это каждым своим стихотворением; у него нет и стремления в лучший мир, столь пленительного в грустных и веселых вдохновениях Жуковского. Одним словом, у г-на Языкова нет впечатлений, которые показали бы нам его душу, нет индивидуальности поэтической. Он говорит, как толпа современной молодежи, только сопровождает слова свои звуками гармонической лиры.
Искать ли у него идей и вдохновений народных, русских или современных, всемирных? Труд будет напрасен. Г-н Языков не подражает никому: в этом должно отдать ему справедливость; но зато он глядит и на все предметы равнодушно. Никакое событие, никакое явление, никакое чудо природы не поражает его. Он холоден ко всему, кроме немногих, можно сказать, домашних своих отношений. Главный предмет песнопений его — студенческая жизнь в Дерпте. Она заставила его написать довольно посланий к товарищам, к друзьям, довольно описаний празднеств и подвигов студенческих. Любовь — чувство непонятное для г-на Языкова. Он прославляет розовые ланиты, пурпурные уста, утехи любви; но любовь истинная, любовь Мицкевичей, Петрарк, Шиллеров неизвестна ему. Еще важный отдел занимает у г-на Языкова воспоминание о знакомстве с Пушкиным. Когда-то случилось дерптскому поэту съездить в Тригорское и погостить там у Пушкина5. Сколько вдохновения доставили ему проведенные там часы! Старая няня, завтраки, пунш нового изобретения, шаткие столики и бревенчатые мостики, словом, все достопамятности Тригорского воспеты г-ном Языковым в нескольких стихотворениях. Кажется, это самое живое впечатление жизни его, перед которым уничтожается даже дерптская жизнь, хотя о ней писал он гораздо больше.
Что еще найдем мы у г-на Языкова? Несколько альбомных стихотворений, очень милых; несколько поэтических воспоминаний о старой Руси; несколько посланий, задумчивых, прелестных. Нам кажется даже, что г. Языков не рожден быть поэтом веселия, хотя особенно ему жертвовал он на алтаре муз. Мнение сие не покажется странным, если сообразим, что лучшие стихотворения его, как-то: 'Ливония', 'Пловец', 'Воспоминание об А. А. Воейковой' и некоторые элегии, принадлежат не к тем, в которых поэт старался выразить буйство разгула и которые часто приторны и несносны. Даруй бог, чтобы лета охладили прививные восторги поэта и обратили его на истинный путь дарования — на неподдельность мыслей и чувств.
Впрочем, всегдашним, лучшим перлом стихотворений г-на Языкова останется выражение оных. В этом он часто бывает прекрасен и пленителен. Вот изображение вечера:
Какая роскошь и верность в этой картине! Для противоположности представим очерк совсем другого рода:
Эти стихи мужеством своим напоминают 'Олега' Пушкинского. Но всего лучше у г-на Языкова порывистые, удалые стихи его. Приведем в пример маленькое послание 'К А. Н. В-у'.
