идеи и ценности выступили на первый план и получили возможность высказаться. Началась переоценка ценностей, и здесь каждый пожинал свои плоды. Пушкин, например, впоследствии оглянулся на свою бурную молодость и сказал:
То же говорил и Языков:
Искания Языкова, которые в начале 20-х годов казались разрозненными пробами молодого беззаботного пера, становились целостной, самобытной поэзией. Когда в 1822 году Дельвиг приветствовал первые опыты юного поэта благословляющим сонетом, Пушкин писал ему: 'Разделяю твои надежды на Языкова'. Через четыре года в пушкинском письме Вяземскому о Языкове говорилось: 'Ты изумишься, как он развернулся, и что из него будет'. Перемены и в самом деле были стремительны и благотворны.
Главной бедой дерптской жизни Языкова была ее относительная замкнутость, отдаленность от обеих литературных столиц. Недоставало творческого общения, круга даровитых друзей-поэтов. И все же тогда произошли две важные для судьбы поэта встречи.
В 1823 году Языков встретился в Дерпте с Жуковским, своим учителем, 'парнасским старшиной'. Примечателен главный урок этой встречи: 'Жуковский советовал мне никогда не описывать того, чего не чувствую или не чувствовал: он почитает это главным недостатком новейших наших поэтов'. Создатель нашей элегической поэзии говорит здесь о подлинности лиризма воспоминания, о воплощении в элегиях непосредственных сердечных движений, сложной музыки чувств самого поэта. И Языков внял этому уроку Жуковского, запечатлев жизнь своего сердца в собрании элегий: 'И нежным именем элегий я прозу сердца называл'. Пушкин отметил в этих стихотворениях именно подлинность поэтического чувства и писал в четвертой главе 'Евгения Онегина':
Конечно, Языков не был простым подражателем Жуковского. В его элегиях уныния мало, зато много 'избытка мужественных сил' ('Элегия', 1824), веселья и непосредственности молодых мыслей и чувств, вообще свойственных поэзии Языкова.
Встреча с Пушкиным составила эпоху в духовной биографии Языкова. Пушкин любил Языкова как поэта, ценил его слог — 'твердый, точный и полный смысла'. Современники запомнили пушкинские слова: 'Я надеюсь на Николая Языкова как на скалу'. Сам Языков был признателен Пушкину, обещавшему отстаивать честь его музы. И Пушкин сказал в 'Литературной газете' о Языкове: 'С самого появления своего сей поэт удивляет нас огнем и силою языка. Никто самовластнее его не владеет стихом и периодом'. Оценка эта была краткой, но настолько точной, что последующей критике оставалось лишь развить ее, что и сделали Иван Киреевский и Гоголь.
Пушкинские отзывы о поэте первостепенны в своей прозорливости. Но для самого Языкова важнее _присутствие Пушкина_ в тогдашней русской литературе. Конечно, поэт не сознавал всей многосмысленности пушкинского гения, но титаническая духовная работа автора 'Бориса Годунова' волей-неволей подчиняла себе движения поэтического дарования Языкова и помогала ему выйти на собственную дорогу.
Мгновенно зреет для чудес, — в этих вдохновенных строках Языкова видно поэтическое проницание, понимание тайны духовного общения и родства. И среди свершенных им творческих 'чудес' — гармоничные и сильные послания к Пушкину, А. Н. Вульфу и П. Осиповой, замечательное в своей классической завершенности 'Тригорское', проникновенные и трогательные стихотворения о няне Пушкина Арине Родионовне — словом, все то, что связано в языковском наследии с именем великого поэта.
Духовное общение Языкова и Пушкина происходило не только в сфере поэтического проницания, творческого постижения. 'Поэзия… не подчиняется требованию интереса или пользы, а действует независимо и лишается своей божественности, когда имеет цель', — писал Языков в 1827 году. Легко заметить, что это и любимая мысль Дельвига и Пушкина. Вспомним пушкинское определение: 'Поэзия… по своему высшему, свободному свойству не должна иметь никакой цели, кроме самой себя'. Так Языков сближался с Пушкиным и в литературной теории Конечно, и Пушкин и Языков говорят здесь не о бесцельности искусства, поэзии, а об их служении высокому идеалу, несовместном с сиюминутной пользой и узким практицизмом.
Впрочем, поэт не любил сухой теоретической мысли: 'В нашем любезном отечестве человек мыслящий и пишущий должен проявлять себя не голым усмотрением, а в образах, как можно более очевидных, ощутительных, так сказать, телесных, чувственных, ярких и разноцветных'. Творения зрелой музы Языкова являют собой именно
Дивясь этому мастерству, Гоголь писал о Языкове: 'Откуда ни начнет период, с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно, заключит и замкнет так, что остановишься пораженный'. Такие закругленные поэтические периоды не разрушают целостность стихотворений Языкова, напротив, именно в них — секрет внутренней силы и органичной сомкнутости этой поэзии. В одном дружеском послании поэт Мимоходом вспоминает о раздольном житье дерптских студентов, и сразу рождается живой и сильный образ:
