«К людям идти нельзя. У них и будут искать бандиты. — Боярчук вспомнил лицо убитого мальчугана. — Наверняка свалят убийство на советского офицера, и тогда никто не укроет меня. Крестьяне никому не верят. Но где схорониться, где отлежаться?»
И тут Борис припомнил слова возницы, что где-то недалеко от мельницы должна быть сторожка лесника. Там еще не знают о случившемся, там можно нащупать связи с бандой. Пока разберутся, что к чему…
Ему вроде бы даже полегчало, оттого что принял решение, выстроил для себя план действий. Он вернулся на развилку дорог и круто повернул в лес.
К Степаниде Сокольчук, заведующей фельдшерским пунктом на селе, на взмыленной лошади прискакал сын здолбицкого лесника Пташека двенадцатилетний Стах и, сказав, что у отца жар, попросил фельдшерицу выехать к больному.
Степанида уже третий год была связной банды и хорошо знала, к какому «больному» ее вызывают.
После того как в феврале сорок четвертого она спрятала у себя на чердаке советских десантников, казалось, прошла целая вечность. Село освободила Красная Армия, ее представили к награде, выбрали в сельсовет. А через несколько дней в хату к ней пожаловал сам Сидор с пятью головорезами. Разговор был коротким. Ее раздели, привязали к кровати. Сидор, ухмыляясь, сказал: «Выбирай: или… или…»
Так она стала связной. Возила в лесничество бинты, йод, лекарства, предупреждала о появлении в селе солдат из батальона МВД. Когда бывала в райцентре на совещаниях или по делам фельдшерским, подробно расписывала Сидору о речах с трибуны, о настроениях и планах районного начальства.
Противиться и сопротивляться было бесполезно: Сидор, не задумываясь, привел бы свою угрозу в исполнение. Страх сильнее здравого смысла.
Потому на вызов Степанида собралась быстро. Запрягла лошадей в двуколку и, захватив сумку с медикаментами, помчалась к лесу. Подвода, разгоняя кур и поднимая с пыли дворовых псов, которые долго лаяли ей вслед, протарахтела кривой деревенской улочкой, повернула к райцентру, но, отъехав с добрые полверсты, круто взяла вправо. Колеса ее зашипели, запищали, увязая в песке, но застоявшиеся кони не сбавляли шаг.
За мельницей ее остановил патруль.
— Документы, — строго приказал молодой сержант. — Куда следуете?
— Да вы что, меня не знаете? — Степанида громко засмеялась, и лесное эхо понесло ее смех по чащам.
Солдаты посерьезнели. В темном лесу им было не до смеха.
— Сокольчук я, фельдшерица, — опомнилась Степанида. — Еду к больному леснику Пташеку.
— А не боитесь одна разъезжать? — Степанида узнала по голосу капитана Костерного. — Сопровождающего не надо?
Фельдшерица озорно блеснула глазами, подмигнула сержанту:
— Если пан офицер поедет, то согласна!
— Как-нибудь в другой раз! — подыгрывая ей, с сожалением вздохнул Костерной.
Степанида, показав ему кончик языка, гикнула на лошадей, и те, вскинув гривы, помчали повозку дальше. Когда она скрылась из вида, Костерной подозвал сержанта и отошел с ним в сторону.
— Вы, Подолян, прошлый раз вместе с лейтенантом Петровым проверяли усадьбу лесника?
— Так точно!
— Дорогу туда помните?
— И эту помню, и обходную, со стороны хутора, знаю.
— Возьми отделение и на рысях к Пташеку. Окружить и вести наблюдение.
— А если там бандеровцы?
— Сейчас вряд ли. А вот попозже могут пожаловать. Но к тому времени и я там буду.
Костерной знал Сокольчук, знал о ее делах в войну, о помощи советским десантникам, о награде. Но знал и другое: по словам сельчан, изменилась фельдшерица. Вдруг сделалась вспыльчивой, раздражительной, от людей держалась, подальше, от расспросов шутками отделывалась. И уж слишком часто для деревенской фельдшерицы по району разъезжать стала.
Нет, Костерной еще не подозревал Сокольчук, но, как опытный оперативник, не исключал возможности использования ее бандеровцами. Все-таки, что ни говорите, а медикаменты у нее!
К тому же очень уж много нитей подозрения тянулось к уединенному дому лесника. Совсем недавно в нем видели людей Сидора. Поэтому, решил Костерной, отделение Подоляна там сегодня будет не лишним.
А встревоженная Степанида гнала и гнала лошадей. Чувствовала она, что не долго осталось прятаться по лесам Сидору и его бандюгам. Все чаще стали попадаться боевкари в засады батальона МВД, все чаще народ отказывался помогать националистам. Устали люди от крови и смертей. Понимать начали, кто друг им, а кто враг, прикрывающийся личиной брата, взывающий к Иисусу. Не одна безвинная душа загублена уже под этот призыв, не одни очи прикрыты черным крестом. Только отвернулись вдруг люди от «перста указующего», винтовки у Советской власти попросили, чтобы самим себя защищать, самим свою правду отстаивать.
Знала про все Степанида, и тем сильнее тоска брала ее за горло, тем горше становилось на сердце от бессилия перед судьбой своей, перед бабьей немощью. Сколько раз порывалась она рассказать обо всем милиции или в самом КГБ, но столько раз и вспоминала привязанной себя к кровати и хмельные, жуткие рожи вокруг. Зверела Степанида от этой мысли. Готова была на любые муки, только не на унижение.
Но вот ведь парадокс: предательство было не меньшим унижением. Не проста ты, доля человеческая!
Крепкий деревянный забор из дубовых досок опоясывал дом лесника. Степанида, не слезая с двуколки, постучала кнутовищем в ворота. В ответ раздался бешеный лай собаки со двора. Степанида постучала еще раз.
— На место, Черный! — В доме стукнула дверь, зашаркали старческие шаги. Через приоткрытую калитку выглянул нечесаный человек.
— Видкрывай! — прикрикнула на него Сокольчук.
— Нэ сычи, бабо, — огрызнулся тот, но на удивление быстро впустил подводу во двор.
Степанида помогла ему прикрыть и запереть ворота. Лесник, болезненного вида мужик лет пятидесяти, с низким лбом, широким утиным носом, пригласил в дом, перекрестился:
— Езус Мария! Степо, як ты проихала? Кругом воны!
— А вот так и проехала, — Степанида взяла из повозки сумку и пошла в дом впереди хозяина.
В горнице было темно. Пташек давно уже не открывал в хате ставни на окнах. Какое-никакое, а укрытие от белого света: как душу черной пеленой от правды застилает.
— Зачем позвал? — Степанида не церемонилась с лесником. Знала, что Сидор за нее любому глотку перегрызет. Знал об этом и Пташек.
— Степо, у меня чоловик у клуни, на сеновале. Раненый дюже.
— Из леса?
— Ни-и! Офицер.
— Как он оказался здесь? Что ты брешешь! — Степанида заподозрила недоброе в словах лесника. — Стал бы ты у себя прятать советского офицера.
— А можлыво, вин и не офицер? — Пташек придвинулся к Сокольчук, зашептал, оглядываясь, будто в доме их могли подслушать. — Форму надеть не долго, а документы як поглядеть. У него зброя. Застрелит.
— Думаешь, из-за кордона идет?
— Може буты. Я сына до Сидора послав. Хай проверят, що за чоловик. А ты ходь, перевяжи его.
Двором прошли к большой, крытой соломой клуне. Пташек принес лестницу, приткнул к стене, поднялся до половины.
— Не пальни, пан офицер, — с опаской проговорил он. — Я тебе фельдшерицу привел.
— Пусть зайдет, — через некоторое время ответил хриплый голос.
