В самом деле, у нас втихомолку, на плешивом бугре городском, не базар — а сама барахолка завелась, как в Париже каком. Тут пропойцы шикуют в загуле, рыщут воры и к каждому льнут, казачье русской горькой торгует, старушонки кресты продают. Козыряя вестями от бога, ворожейки войною грозят... Мне бы плюнуть на всю эту погань да шагать без оглядки назад. Но Любава, не пробуя брода, так и лезет сама в быстрину, в толчее барахольного сброда заприметив приманку одну. И, боясь, что товар перехватят, к самой цели пробившись плечом, смотрит девка... Действительно — платье. Синеморевое... — А почем?.. У торговки в зубах папироса. На товаре — печатный ярлык. — Сто рублей! — говорит. — Без запроса. Высший сорт! Крепдешин электрик! Ну, видать, крепдешин — не дерюга, этот может раздеть догола... У Любавы на миг, как с испуга, даже кровь от лица отлила. Да и я во внезапном запале так и брякнул по правде своей: — Вы, чай, тетя, горбом не знавали, сколько тянут они, сто рублей?! А торговка орет мне публично: — Брось, мужик, не мильтон ты, не поп. Грошей жалко на шик заграничный, хрен с тобою... Катись в Церабкоп!.. Как послушал я теткины толки, дал ей сдачи... До слова. Самой. Как мужик. И пошел с барахолки снова в цех. И Любава за мной. Шла попутно Любава геройски, тем же гневом в согласье горя... А на главном крутом перекрестке: — Слышь, Егор, — говорит, — а ведь зря! Зря добром-то побрезгали вроде, в том бы платье, видать по цене, на любом вечеру при народе не зазорно чьей хочешь жене... Чуть взметнула Любава ресницы, а глаза словно горем полны: — Может, мне, — говорит, — воротиться, сторговаться бы за полцены!.. Душу, что ли, прошибла вдруг жалость, захлестнув неизбывной волной, что Любава мне въявь показалась малой девочкой, кровно родной... — Покупай да носи на здоровье. Ста рублей, — говорю, — не жалей, я такой, что и тыщу зароблю, так ведь ты мне дороже рублей!.. В тот момент на взволнованной ноте, обрывая обеденный срок, новый мир призывая к работе, заиграл над землею гудок. И бежал я взаправду как битый, шаг меняя на полную рысь, только крикнул Любаве: — Гляди там, первым делом — жулья берегись!..

Глава четвертая

1 Сдав бригадный отчет за неделю, поздней ночью вернувшись домой, не нашел я порожней постели для себя, как назло, ни одной... Спит Любава живой царь-девицей в заповедном, запретном углу. На фуфайку да две рукавицы лег и я на тесовом полу. Только спать бы скорее да спать бы, — сам твержу про себя, — как-нибудь доживешь, дорогой, и до свадьбы, лишь бы только в секунду заснуть'... Пусть окошки огнем заливая, о простенки гремя, как прибой, ночь гремливая, ночь зоревая полыхает до звезд над тобой. Пусть под ухом глубоко-глубоко,
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату