— И то слава богу… Детей нет?
— Нет.
— Потому ты и украл у нас Дахра?
— Я никогда ничего не крал, Ай… даже безделушек. Тем более того, что мне было дорого.
— Что?
— Ну… я говорю, украсть то. что любишь, куда труднее, чем то, что безразлично… ты так не считаешь?
Она покачала головой. Волосы ее мягко заколебались, вьясь вокруг головы, ластясь к маленьким тугим ушам — вот эти уши…
— Что за вздор! Я просто не могу понять твоих истин, Ринальдо. Сколько же мы не виделись?
— Двадцать три.
— Двадцать три… С ума сойти. Отослал Дахра черт-те куда и пришел за Чари?
— Разумеется, нет. Она не слышала.
— Как ты мстишь. Сколько злобы, сколько ненависти, боже мой… Неужели можно так — двадцать три года любить и желать зла издалека?
— Не знаю, — честно сказал он. — Про зло — это, разумеется, ерунда, а любить… Просто мне без тебя как-то скудно, понимаешь?
— Скудно, — задумчиво повторила она. — Понимаю…
Она не понимает, подумал Ринальдо. Она знает лишь свое «скудно» — Чан в Совете, Чан в коорцентре, Чан в рейсе, Чан с друзьями, Чан у любовниц… потом налетит вдруг — топот, смех, крик, грай, жестокая ночь; хриплый, нечеловеческий клекот и корчащаяся истома смертельно сладких судорог, а поутру — следы зубов за ушами, на груди, алые пятна его исступленных поцелуев и теряющаяся в голубом сиянии неба точка улетающего орнитоптера. И снова — Чан в Совете… Разве это скудно? Это просто смешно.
— Почему ты тогда отпустил его?
— Не юродствуй. Он и так медлил, сколько мог, боялся меня обидеть. Он же добрый.
— Да, я помню.
Она яростно оскалилась.
— Ты можешь не верить! Ты всегда ненавидел его!
— А почему ты разрешила ему теперь снова прилететь?
— Не твое дело!
Второй курс был критическим для Чанаргвана. Ринальдо помогал ему, как мог, но Чан уже совершенно не в состоянии был заниматься, он был на грани исключения из Школы и только клял судьбу. Ринальдо делал его задания, а Чан сидел рядом и клял судьбу. И тогда Ринальдо отказался что-либо делать и стал говорить: «Бездарь! Ты никогда не оторвешься от Земли, разве что пассажиром! Тебе пасти коров!» Чанаргван возненавидел его, и Айрис возненавидела тоже: «Как ты можешь сейчас! Ему же плохо, неужели ты не видишь? Подлец!!» Только на злобе к Ринальдо Чанаргван выправился, только чтобы доказать ему и всем, и самому себе, что Ринальдо не прав, что Ринальдо не настоящий друг — тогда они еще оперировали подобными формулировками. Через полгода Чанаргван стал первым курсантом Школы, и тогда Ринальдо, донельзя радовавшийся за друга, которого он пусть драконовскими мерами, но все же вытянул, хотел было рассказать и помириться, но попал в аварию на тренажере. Авария была редчайшей и крупной, Ринальдо так и остался полукалекой на всю жизнь, но слава подлеца, бросившего друга в самый тяжелый момент, укоренилась, и Ринальдо не мог ничего объяснить, оттого что почти год валялся по больницам, а потом все уж и забыли, почему Ринальдо подлец, — просто на таких, как он, нельзя положиться.
Почему он так слушал Чанаргвана? Наверно, оттого, что был слаб, был рабом от природы, его тянуло к сильным и уверенным, и даже не к ним, а хотя бы под них… Под идущих с улыбочкой по бревну, перекинутому через пропасть… Быть хоть чуть-чуть нужным тем, кому он всегда так завидовал и кем он никогда не мог стать…
— Ты совершенно не изменился, — отчужденно сказала Айрис и опять принялась утюжить платье. — Только с виду подгнил…
— Это не совсем верно, — мягко ответил он.
— Верно. Что я, не вижу?
Помолчали. Из соседней комнаты раздавалось мурлыканье Чари.
— Что-то дочка там колдует долго… — пробормотал Ринальдо, и Айрис встрепенулась.
— И почему к тебе так липнут наши дети? Дахр не отходил, а на отца… да и на меня в последнее время волком смотрел… теперь Чари — глазища во, рот варежкой…
— Они мне доверяют.
— Вздор! Не знаю, как там Дахр, но о каком доверии может идти речь между мужчиной и женщиной?
Бедная девочка, подумал Ринальдо об Айрис. Сгорела…
— Ты выглядишь старше своих сорока… сорока шести, — она исподлобья блеснула на него взглядом. — Ты еще мужчина?
Ринальдо с изумлением почувствовал, что его кожа стала как-то горячее, будто собиралась покраснеть. Стало даже смешно. Он улыбнулся.
— Идите есть! — крикнула Чари, растворив дверь. В комнату пахнуло вкусным. На Чари была теперь какая-то коротенькая полупрозрачная хламида и воздушный, совершенно прозрачный синий шарф чуть ли не до колен.
— Ты одевалась бы поприличнее, Чари, — приказала Айрис.
— Не хочу, — с вызовом ответила Чари. — Теперь так носят, — добавила она отчаянно, — когда хотят понравиться.
— Ринальдо, — сказала Айрис устало. — Да перестань ты улыбаться! Уходи.
— Мама… — потрясенно выговорила Чари.
— Помолчи. Ринальдо, я тебя прошу. Ты здесь не нужен, это слишком для меня. Ты же понимаешь!..
— Нет, — сказал со сладостным ощущением причинения боли. Редкостным ощущением. Запретным и великолепным. — Не понимаю. Лицо Айрис покрылось красными пятнами.
— Выметайся.
— Мама! Как тебе не стыдно!
— Молчи!! — крикнула Айрис, срывая голос. — Ты не понимаешь!
Ринальдо медленно поднялся. Чари подскочила к нему и с силой ухватила за локоть.
— Не вздумайте уйти, — быстро произнесла она. — Она перестанет. Это бывает с ней и сейчас же проходит, это просто оттого, что здесь мало кто бывает, и Дахр уехал, и отец снова перестал прилетать. Я прошу вас, останьтесь. Я приготовила замечательную окрошку, вы в жизни такой не пробовали…
— Чари-и… — с мукой выдавила Айрис. — Ты же не понимаешь…
— И не желаю, — энергично возразила Чари. — Не желаю понимать, как можно кричать на человека, который пришел в гости. Когда поймешь такую гадость — надо перестать жить.
— Что ты говоришь…
— Чари, — укоризненно произнес Ринальдо, осторожно освобождаясь от ее крепких пальцев.
— Ну что случилось, мама? — спросила Чари. — Что такое случилось?
Айрис бессильно уронила голову на сомкнутые ладони, спрятав лицо; длинные светлые волосы пали почти до колен, слабо раскачиваясь одной слитной массой.
— Этот милый старичонка, этот вежливенький… мой первый муж, — произнесла она глухо.
Глаза Чари стали на пол-лица.
— И… Правда? И я — вот его вот дочь, да?
— Нет! — крикнула Айрис исступленно, вскочив и сделав непонятный жест руками. — Никогда!!
— А что же… Всё равно не понимаю… Его дочь, скажи!..
— Нет, Чари, нет, — мягко сказал Ринальдо. — Мы были с твоей мамой очень недолго. Подо мной взорвался тренажер, и я стал очень смешной. А твоя мама — трагическая натура, она не любит смешного.
Она стала чужой ему задолго до тренажера. Этого Ринальдо не знал. Компания студентов разлеталась
