Чанаргван вздрогнул и скривился, нетвердо мотнул головой.
— У тебя прекрасная дочурка.
— Шл-люха. Вся в мамашу.
— Я полагаю, это не совсем верно, — мягко сказал Ринальдо.
— Шл-люха! — смачно, с удовольствием повторил Чанаргван. — Обе!
— Ты знаешь, дружише. — проговорил Ринальло. — я еще не встречал на своем веку ни одной женщины, которая хоть сколько-нибудь подходила под это твое определение.
О чем мы говорим, подумал Ринальдо. Ему стало смешно, но он вспомнил, что это их последний разговор. Как в старые добрые времена в Школе, когда Чан возвращался с очередного рандеву и, хохоча, начинал предупреждать Ринальдо, что тот останется вечным мальчиком, и что надо немедленно сделать, чтобы этого избежать… Ринальдо никак не мог решиться, оттого что стал бы вдруг свободен и не мог бы больше делать добро смертельному, заклятому врагу. Конечно, он ненавидел Чанаргвана. Только так свыкся с этой ненавистью, так привык извиняться за нее кротостью и поддержкой, что давно забыл о ней, перестал замечать.
— Великие небеса! — захохотал Чанаргван. — Ты вообще-то за свою жизнь встретил хоть одну женщину?
— Было когда-то, — Ринальдо улыбнулся.
— Врешь… Ты никого никогда не встречал! И ни черта не понимал! Ни черта!!!
— Успокойся, — попросил Ринальдо. — Ты прав, конечно. Зато теперь у меня…
— Что? Что?!
— Я, видишь ли, придумал план, с помощью которого мы сможем безболезненно прекратить старты.
Секунду Чанаргван молча смотрел на Ринальдо. Голова его слегка раскачивалась.
— Правда? — детски спросил он.
— Правда, — ответил Ринальдо задушевно.
— Я же знал! — растроганно воскликнул Чанаргван. — Я же знал, что ты придумаешь, всегда в это верил… Ринальдо, черт старый… — произнес он с нежностью. — Все-таки придумал…
Ринальдо отвел глаза.
Он любил Чанаргвана. Он не мог без него жить — без его оскорблений, без постоянного ощущения униженности, ощущения, придававшего силы Ринальдо. Без Чана я сломаюсь, подумал Ринальдо с ужасом. Мгновенно. Неизбежно. Как же я останусь? Господи, да что же это я такое придумал? Совершенно один! Бог с ним, с Дахром, с Айрис, с кем угодно, но без этого я не смогу ничего! Кому я стану доказывать, что я не слизень?
— Понимаешь… — Ринальдо облизнул губы, глубоко вздохнул. — Нужно только найти… громоотвод. Громоотвод есть. Это те, кто в прошлом голосовали против колонизации. Сейчас, когда появилась возможность установить действительные причины взрывов…
— Какие причины? — взревел Чанаргван. — Ничего не понимаю!
Акимушкин не сообщил ему, понял Ринальдо. Молодец, Валя, настоящий друг и соратник… Да с такими друзьями — я просто не имею права провалить дело! Не имею права!
— Это долгий разговор, — резко ответил Ринальдо. Вдруг все чувства прошли. Если даже добряк Валя не известил Чана — Чан давно мертв для всех. И только я вожусь тут с призраком и лью крокодиловы слезы…
— Необходимо, чтобы все, включая Совет, получили эту информацию внезапно и не могли ни в чем усомниться. Тогда мы обелим комиссию. Доверие не будет утрачено, понял?
— Ни черта не понял…
— Кто железной волей посылал корабль за кораблем, Чан? Чанаргван шевельнул губами, потом его глаза осветились догадкой.
— Мы!
— Нет, Чан. Их посылал ты. Великолепно зная, что это убийство. На твоей совести двести тысяч жизней.
Чанаргван моргнул.
— Не выйдет! — заорал он. — Мы оба!
— Подойдем с другой стороны. Только, прошу тебя, успокойся, сейчас тебе как никогда нужна ясная голова. В момент такого толчка в Совете могут возникнуть разногласия. У нас нет времени на разногласия. Следовательно, надо заранее исключить их возможность. Как? Исключив из Совета тех, кто, по вероятиям, станет высказываться за какие-либо пересмотры. Снова: как? Обвинив их в контакте с изоляционистами, пошедшими на преступление. Необходим яркий факт, который стал бы свидетельством такого контакта. Главой комиссии тебя поставил Совет.
— Что ты заду?..
— Ты убил двести тысяч землян. Лучших из землян, Чан, в том числе своего сына. Неужели тебе интересна только процентная мера ответственности, лежащая на каждом из нас двоих, — причем, учти, я всего лишь твой заместитель, помнишь, ты не согласился с предложенным мною планом в первый день, после первого взрыва? Неужели тебя не трогает, что, вне зависимости от процентов, ты принял участие — несомненно, ведущее — в неслыханном преступлении, равного которому не было со времен Освенцима и Бухенвальда?
— Ты сволочь!! — заорал Чанаргван, страшно дергая кожей лица. Ринальдо поднялся из кресла.
— Неужели тебя не мучает совесть? Неужели тебе не хочется искупить вину, Чанаргван? Неужели тебе не хочется покончить с собой?
Глаза Чанаргвана остекленели, он икнул.
— Это единственный способ, которым ты еще можешь помочь эвакуации, — сказал Ринальдо спокойно. Он сам не ожидал, что способен говорить так ровно. Он думал, что будет запинаться, волноваться, потеть, не решаясь выговорить… ничуть не бывало. Как будто это была абстрактная болтовня, как будто Чжу-эр не стоял за портьерой с комбинатором наизготовку.
— Ты понимаешь, что говоришь? — тихо и трезво спросил Чанаргван. — Ты сошел с ума… Ты понимаешь, что…
— Я не сошел с ума, дружище, — ласково произнес Ринальдо. — Это не моя вина. Ты сам…
Ринальдо вдруг бросило в жар. Он со сверхьестественной четкостью ощутил, как напрягся за портьерой Чжу-эр, ловя в фокус чуть удлиненную, начинающую красиво седеть голову Чанаргвана.
— Ты сам должен понимать, — медленно произнес Ринальдо. — Если что-то всплывет — а это дело дней, в лучшем случае недель, — все мы будем заслуженно наказаны. Я принял бы наказание с чувством облегчения, но лишать Землю оперативного правительства в такой момент — преступление. Двести тысяч, Чанаргван, двести тысяч! И ты имел смелость требовать еще жертв! Как это ты говорил — пусть хоть сотая часть, да? Это выход, говорил ты? Имей же смелость пожертвовать одной жизнью — своей! Как подобает коммунисту! Я сделал бы это, но ты, оставшись один, не справишься. Ты же прекрасно знаешь, насколько ты здесь недееспособен.
— Врешь, сволочь!!! — ужасно, надсадно закричал Чанаргван и стал вздыматься из-за стола — медленно, угрожающе шевеля лапищами, но Ринальдо сделал шаг в сторону, отодвигаясь с трассы луча, поднял левую руку и звонко, освобожденно крикнул:
— Ты сам виноват!
Тонкий голубой луч короткой вспышкой выхлестнул из-за портьеры, на миг озарив полутемный кабинет невыносимо режущим светом. Ринальдо не успел зажмуриться и увидел, как силуэт Чанаргвана, призрачный и полыхающий огнями электросварки в этом невероятном мгновенном свете, отлетел обратно в накренившееся кресло, а голова, сама ослепительно сиявшая, излучая, казалось, неподвижные облака пылающего пара, замерла в стремительном полете. Луч твердой нитью уперся в стену, раздался длинный шипящий звук, будто на раскаленную плиту упала капля воды. Ринальдо долго стоял, зажав глаза руками, но голубое дрожащее пламя не проходило, стояло перед глазами, медленно блекло… Потом Ринальдо открыл глаза.
— Господи… — прохрипел он. Стиснул виски руками. Обезглавленное тело валялось в странной, скомканной позе поперек кресла, а на стене, там, куда упирался безотказный луч, висело уже частью
