полуслова. Вот вы недели три назад обмолвились, что в моем возрасте обожали фантастику. Так я уж так на эту фантастику набросилась! Если у вас потом время будет, я и об этом хотела бы с вами поговорить. За ужином, например.
— Вы же знаете, что будет, — ответил Симагин.
Тут она вообще расцвела.
Без малого два часа они работали плотно и увлеченно. Умница, с умилением думал Симагин, какая умница… Вот ведь берутся же откуда-то такие в нашей суматошной и мелочной мгле. И сословие не искалечило ее. И нежное, милое личико, и эта фигурка прелестная, которую она показывает мне с такой гордостью, словно собственноручно проектировала ее и вытачивала, — ее не искалечили. Как это говорили китайцы про Тао Юань-мина: в грязи вырос лотос…
— Все, Киронька, баста, — сказал наконец Симагин. — Полный блеск. Старик Симагин вас заметил и в вуз сходить благословил. Когда начинаются вступительные?
— А они уже начались, Андрей Андреевич, — просто-таки сверкая от упоения собой, ответила Кира и принялась складывать бумажки. — Сочинение мы вчера писали.
— Оценки еще нет?
— Нет. Послезавтра, на следующем экзамене, скажут.
— А что за темы нынче пишут, интересно? Вот вы — что писали?
Она смутилась. На секунду спрятала глаза, а потом с деланным оживлением воскликнула:
— Ну что? Ближе к камбузу?
Не получилось у нее замять вопрос для ясности. Симагин удивился:
— Кира, темы экзаменационных сочинений теперь секретные, что ли?
— Да не секретные… — Она поняла, что отвертеться не удастся, и с безнадежностью в голосе призналась: — Дурацкие просто. Срамиться перед вами неохота. Первая, конечно, посвящена близящейся славной годовщине. «Историческое значение ГКЧП и ее победы над деструктивными силами».
— Ну, это понятно, — сказал Симагин. — Вам еще повезло, Кира. В мое время все подобные события имели не просто историческое, а всемирноисторическое значение.
— Кишка у них теперь тонка на всемирное, — презрительно сказала Кира. — Потом, значит, «Образ Юрия Владимировича Андропова в публицистике последних лет». Ну, и собственно литература: «Поднятая целина» и «Петр Первый».
— Да, выбор богатейший, — сказал Симагин. — Можно сказать, на любой вкус. И что вы писали, если не секрет?
Она покраснела так, что глаза заблестели проступившей влагой. Едва слышно ответила:
— Андропова…
— Как интересно! — восхитился Симагин. Он откинулся на спинку стула и даже пальцы сцепил на животе. — Расскажите мне, пожалуйста, каков его образ в публицистике последних лет. Я совсем не знаю.
— Ну, — избегая смотреть на Симагина и оттого бегая глазами по полу, по потолку, по стенам, начала Кира., — что он уже тогда все понимал и начал было укреплять страну, как теперь Крючков… но те, которые замышляли перестройку, его вроде бы отравили… Ой, да перестаньте вы меня казнить! — не выдержала она. — Не станете же вы меня расспрашивать, как я в сортире сидела, когда у меня желудок расстроился. Сколько раз бегала да как кряхтела… А тут, извините, точно такой же физиологический акт. Надо было пойти и опростаться. Я и пошла.
Смеясь, Симагин поднял руки, как фриц под Сталинградом:
— Все, Киронька, все! Больше не буду! Ваше несравненное и изысканное красноречие меня полностью убедило и даже пристыдило. Простите бестактного дурака.
— А у вас было сочинение, когда вы поступали? — вдруг спросила Кира.
— Дай Бог памяти… было, кажется, — ответил Симагин.
— А что вы писали?
Симагин оттопырил нижнюю губу.
— Кира, вот как на духу: не помню. Сейчас… да-да-да… Что-то по Чехову. Счастье и несчастье маленького человека в ранних рассказах Чехова, вот как это называлось.
Кира, качнув головой, завистливо поцокала языком.
— Это я бы написала… это я бы так написала… А что вы получили?
— Вот это точно помню: четыре — четыре.
— Врете!
— Нет, правда. Я тогда на эти темы двух слов связать не мог. На маленького человека мне было плевать, потому что люди меньшего масштаба, чем Эйнштейн или Софья Ковалевская, или, скажем, Кибальчич, меня абсолютно не интересовали. А четверка за русский потому, что я всегда сначала писал весь текст, всё, так сказать, содержание, а потом щедрой горстью, в произвольном порядке, рассыпал по нему запятые. Странно еще, что не трояк…
Кира засмеялась и уже с явным, нескрываемым, даже подчеркнутым кокетством стрельнула на него глазками.
— Что ж, придется стать Софьей Ковалевской…
— У вас есть все шансы, — честно сказал Симагин.
— Стать светилом математики или заинтересовать вас? — спросила Кира.
Симагин только засмеялся — и ничего не ответил. Кира, напряженно выждав какое-то мгновение и сразу сама же смутившись, поспешила прервать паузу:
— Ну, прошу к столу!
Кухня тоже выглядела как один из малых залов Монплезира; но в зале обосновалась сверхсовременная секретная лаборатория. Возможностями, экономичностью и дизайном кухонное оборудование, казалось, могло бы дать фору симагинскому институту в лучшие его годы. Симагин даже не старался выяснить, какая электроника предназначена, чтобы чистить картошку, а какая — чтобы сок давить; микроволновку только и признал. Сколько-то там камерный холодильник выглядел как суперкомпьютер, но строже. Ася бы здесь растерялась, подумал Симагин, а мама вообще бы струсила и убежала к себе, туда, где печка без угару — и слава Богу, а у плитки спираль еще не вывалилась — вот и ладно. Здесь готовить было — как сверхзвуковой истребитель вести. Сплошные кнопки да шкалы.
Ас Кира подняла свой «МиГ» проворно и твердо. Только руки замелькали — и только индикаторы один за другим начали загораться и помаргивать на загадочных приборах. Ужин она, наверное, действительно завела из десятка блюд, не меньше; чтобы довести их до кондиции, ей понадобилось целых минуты две. На протяжении подлетного времени она, тихонько напевая нечто чрезвычайно бодрое и от избытка накопившейся за часы ученого сидения энергии то пританцовывая в такт мелодии одной ногой — «ногу эдак, ногу так, получился краковяк», тут же всплыло в памяти Симагина совсем из раннего детства, наверное, еще бабушкино, — то легонько постукивая носком туфли об низ одной из антикварных мебелей, стояла к Симагину спиной, и тот мог не стесняясь, без помех, с отчетливым удовольствием и смутным сожалением рассматривать ее от пышной светлой гривы до каблучков.
— Ножки у вас, Киронька, просто прелесть, — расчувствовавшись, честно сказал Симагин.
Девочка коротко обернулась и глянула на него через плечо с веселым изумлением.
— Ну какой вы наблюдательный, Андрей Андреевич, прям спасу нет! — ответила она. — Полгода не прошло, а вы уже заметили!
— Хм, — сказал Симагин. Она снова отвернулась, но уняться еще не могла:
— У меня появляются довольно веские основания для самых радужных надежд. Через каких-нибудь пять-семь лет вы вполне можете заметить, что я и вся в комплекте зверушка очень даже ничего. Вы соевый соус любите?
— Не знаю, — ответил Симагин.
— Значит, надо попробовать, — уверенно сказала она и шагнула к холодильнику. Отворила массивную, тягуче-медлительную дверь, стремительно присела на корточки, так что юбчонка, и без того-то длиной с купальник, как бы беззвучно и невесомо взорвалась, на мгновение взлетев вверх и вспышкой показав Симагину почти нематериальные Кирины трусики и то, на что они были надеты. Симагин не успел отвернуться и только подумал: «0х!», ощущая так, как давным-давно не ощущал, что ничто человеческое
