— Поехали в гостиницу, — сказал Матвеев, думая, что день начинается совсем неплохо. Снова вернулись мысли об Ольге, на душе стало хорошо, спокойно и даже весело.
— Теперь можно, — объявил Босс.
— Давно он у тебя работает?
— Митя-то? Давно. А что?
— Да так. Сволочь он. И трус.
— Чего это ты?
Гольцман налил Ольге водки — теперь на столе стояли рюмки. Стаканы Борис Дмитриевич с брезгливой гримасой швырнул в мойку, сам пошел в гостиную, порылся в буфете и, найдя более подходящую посуду, принес ее на кухню.
— Так я же его знаю тысячу лет. Он на меня глаз положил, еще когда в институте учился. Погоди… Когда это… Году в восемьдесят втором примерно. Да. Такой ссыкун был, страшно вспомнить. Мерзость.
— Что ты, Оля? Что ты злишься? Нельзя так. Нормальный парень.
— Ага. Стукач комсомольский.
— Послушать тебя — вокруг одни стукачи. И все комсомольские.
— Не все. Ты вот, например, просто хапуга комсомольская. Не обижайся, Боря, я тебя как бы со знаком «плюс» оцениваю. Теперь это называется «бизнесмен», а раньше в народе говорили — «хапуга».
— Ну, допустим. Только что мы все о нем?
— А то. Я хочу, чтобы в наших делах его доли не было.
— В наших делах?
— Да. А зачем же ты пришел, можно спросить? Разве не о делах говорить? Я догадываюсь даже, о каких.
— А ты в силах?
— Ты уже спрашивал.
— То есть тебя не будет сейчас коробить, если мы о деньгах будем беседовать?
— Коробить? Со мной столько лет никто о деньгах не говорил, что я вполне к такому разговору готова. С большим нашим удовольствием.
Гольцман закурил.
— Слушай, Оля, сегодня его привезут. На опознание пойдешь?
— Разве в Москве не делали?
— Делали. Шурик мне звонил, сказал, мол, все формальности улажены. Просто… Просто ты как бы самый близкий ему человек.
— А что — его не узнать?
— Говорят, не узнать. Обгорел совсем.
— Да? Интересно… Нет, не пойду. Наконец-то он меня в покое оставил. Я теперь и думать о нем не хочу, не то что глядеть. Знаешь, уволь меня от всех этих моргов, больниц…
— Да пожалуйста. Ребята все сделают. Я распорядился.
— Крутой ты, Боря, я смотрю… «Распорядился».
— Да. А что?
— Нет, мне даже нравится. Я десять лет с тряпкой жила, мне приятно, что рядом со мной кто-то, кто может «распорядиться».
— У тебя были сложности с Васильком?
— Ох, е-мое… Снова-здорово! Я тут вчера Мите твоему все уже рассказала. А тебе, Боря, если не возражаешь, как-нибудь в другой раз. Ладно?
— Конечно. Если не хочешь, не надо.
— Ты давай, Боря, к делу. Квартиру, что ли, хочешь купить?
— Хм. А почему ты вдруг об этом?
— Да ты же любитель хаты скупать. У погибших музыкантов. Все знают.
— Прикалываешься?
— Нет, я серьезно. Хочешь — купи. Меня здесь так достало, я уже эти стены видеть не могу.
— Купить можно. Только…
— Что?
— Ладно, возьму, пожалуй.
Гольцман принял решение, и оно ему понравилось.
— За сколько?
