«Да у нее просто шок, — подумал Гольцман. — Конечно. Стресс… То-се… Женская психика. Нервы».
— Если ты думаешь, что у меня шок, что со мной сейчас нельзя говорить, — это напрасно, — сказала Ольга. — Напрасно, Боря. Ты вообще-то расслабься. Ты же свой мужик, сколько лет мы друг друга знаем, а? Помнишь, как на «Россиян» вместе ходили? На «Аквариум»? А? Расслабься, Гольцман, будь как дома.
— Да? Спасибо.
Гольцман еще раз окинул взглядом стены с обрывками обоев. «Быть как дома» в этом вертепе ему показалось совершенно лишним.
— Ну, продолжай, Боря. Я слушаю.
— На чем мы остановились?
— На завещании.
— Понимаешь, Оля… Жили вы плохо, я это вижу. — Он посмотрел на Стадникову.
Оля стояла напротив, плечи ее были по-прежнему обнажены, халат едва прикрывал грудь.
— А то, что называется творческим наследием Васьки, — это сейчас стоит денег. Понимаешь?
— Чего же тут не понять?
— Вот. Но само по себе все это наследие — записи, тексты, а самое главное, авторские права на его произведения — ничего не стоит. Если его не взять и не оформить юридически…
— А что тут оформлять? Все права у меня. Кто будет что-то использовать — денежки в кассу. И все.
— Ты что, собираешься сама по всем концертам бегать и отслеживать, кто, где и сколько его песен поет и музыки играет?
— А ты хочешь на себя это взять?
— В общих чертах, да. И не только это. Я тебя, Оля, обеспечу до конца твоих дней.
— Приятно слышать. А больше ты ничего не хочешь мне сказать?
— Больше? Конкретизировать, что ли?
— Конкретизируй. Давай, Боря, конкретизируй. Ты ведь за этим сюда и приехал?
— Да. Если честно, то за этим. Потому что такие дела нужно делать быстро.
— Давай делать быстро. Мы люди взрослые, по-взрослому и будем конкретизировать.
Стадникова шагнула в сторону и обогнула стол. Высоко закинув ногу, она перешагнула через колени Гольцмана и уселась на них верхом, лицом к слегка оторопевшему Борису Дмитриевичу. Ольга положила руки ему на плечи, причем халат окончательно съехал с груди, и теперь торчащие вперед острые соски находились прямо у рта замершего в нерешительности и растерянности генерального продюсера процветающей фирмы «Норд».
— Давай, Боря, конкретизируй. Что же ты замолчал?
— Оля… ты… Это как-то, знаешь… Ты бы села нормально…
— Нормально? Хорошо.
Рука Стадниковой скользнула к ширинке Бориса Дмитриевича и, мгновенно расстегнув «молнию», вытащила на свет божий его напрягшийся, налитый темной, тяжелой кровью член.
— Нормально?
Олина рука массировала орудие Гольцмана, сжимала его, гладила пальцами головку.
— Ты меня, Боря, не бойся… Я просто свободу почувствовала сейчас. Никто не узнает. А этот твой Митя — я только завелась, а он уже захрапел… Хилый он у тебя. Гони ты его в шею, я уже говорила. А мы с тобой… мы с тобой такие дела можем делать, все утрутся! Возьмешь меня к себе на фирму, я тебе так работу поставлю — все строиться в ряд будут.
«А ведь и в самом деле, никто не узнает, — подумал Гольцман. — Как в песне поется: „Если женщина просит…“ Только вот, не была бы она больна. Времени нет по врачам бегать. Да и желания — ну ни малейшего».
— Боря, у меня мужика почти три года не было… Ну что ты, что ты? Чего ты боишься?
Гольцман почувствовал, как Стадникова насаживается на его член, и подался ей навстречу.
«Ладно. Если и правда, что, кроме Митьки, у нее никого не было, тогда, если заболею, будет с кого спрашивать. В таком случае я его сам раком поставлю, гаденыша этакого…»
Митя проснулся от телефонного звонка. К его удивлению, несмотря на то, что воспоминания о вчерашнем дне обрывались в ресторане «Крепость», куда, после обильного, может быть, чуть более обильного, чем того требовала ситуация, возлияния в гостинице «Россия», он привез московскую группу на обед, голова не болела и чувствовал он себя вполне сносно.
К телефону подходить не хотелось.
«В ресторане тоже что-то пили, но и, вполне определенно, ели».
Митя помнил, как хвалил мясо, крича, что такого мяса он не ел даже в Америке, не то что в какой-то там Москве. Мол, мясо в «Крепости» — всем мясам мясо.
«Ели, точно. А если ели, значит, не сильно пьяные были. Хотя, с другой стороны, ничего не помню… Как только домой добрался…»
