Отрадный поморщился, но продолжил:
– Понимаете, вот вы, например...
– Ну-ну, – подбодрил артиста Леков.
– Вот вы, – снова поморщившись продолжил Отрадный. – Вы говорите – «дома»... А это, вы уж меня извините, несерьезно.
– Да?
– Конечно. Музыке нужно учиться, это требует полной отдачи, это годы упорного труда... И не каждый способен понять, что такое вообще музыка.
– Это точно, – кивнул Леков. – Не каждый. И это, между прочим, очень странно.
– Почему же странно? Ничего странного. У нас все кому ни лень лезут сейчас на эстраду. А профессионалов практически нет. Особенно в рок-музыке. Никто толком и не знает, как рок-музыку играть нужно. И петь. Какие вокальные школы...
– Интересно. И как же ее нужно играть?
– Ну что, познакомились? – Кудрявцев навис над столом, держа в руках две увесистые грозди пивных бутылок. – Давайте-ка выпьем за сегодняшнее выступление. Отличный концерт, Сережа, был сегодня, отличный.
– Да ну, что ты... Зал такой...
– Какой? – спросил Леков.
– Гопники одни, – ответил Отрадный. – Ни черта не понимают. Половина вообще – пьянь. Сидят, портвейн хлещут... Я видел со сцены. Бисер перед свиньями...
– Ну да. А кто еще на рок-концерты ходит? Папики ведь не пойдут.
Две последние фразы Леков произнес с иронией, которой, впрочем, артист не заметил. Слишком увлечен он был идеей, видимо, мучавшей его давно и тяжело.
– Не пойдут. Конечно. А почему? Почему так называемые папики не ходят на рок-концерты? Потому что «папики» – это нормальные люди, которые хотят слушать нормальную музыку. А музыке учиться нужно. Просто так ничего не дается. Вся эта самодеятельность – все эти ваши группы... Рок-клуб... Это же все детский сад. Никто ни играть не умеет, ни петь... Я столько лет уже слушаю рок-музыку, я ее знаю, я в ней разбираюсь, я могу петь все что угодно. Но сколько я учился этому? А? Сколько лет?
– Сколько? – спросил Леков.
– О, да какая разница! Много лет. Музыкальная школа, училище, консерватория... Это годы, это десятилетия труда, бешеного труда... А эти... ваши... Ну, не знаю, не знаю... Несерьезно это все. И, больше того, больше того – вредно.
– Чего это – вредно?
– Вся эта самодеятельность, которая называет себя «рок-музыкантами», вся эта шобла алкашей и наркоманов – это вредно. Непрофессонализм – это мало сказано... Беспомощность эта, с которой все они, самодеятельные рокеры, пытаются что-то играть, вот эта беспомощность, это чудовищное звучание – вот что отбивает охоту у нормальных людей ходить на рок-концерты. И вообще слушать рок-музыку. Они дискредитируют жанр, дискредитируют все направление... Вот я пытаюсь отстоять, пытаюсь много лет объяснить людям, что рок-музыка...
– Что – «рок-музыка»? – спросил Леков.
– Что рок-музыка – это искусство, это великое искусство... Я о рок-музыке знаю все. Я ее изучаю много лет. Я весь «Битлз» пою...
– Может, тогда треснем? – Леков поднял стакан. – За искусство-то?
Артист посмотрел на своего молодого собеседника каким-то очень странным взглядом, перевел его на Кудрявцева и взял стакан с пивом.
– За искусство можно, – сказал он неуверенно.
– Ну, чтобы все искусства процветали, – улыбнулся Леков и стукнул своим стаканом о стакан артиста.
– Да... Чтобы процветали, – промямлил тот и вдруг быстро, в один глоток, опрокинул в себя двести пятьдесят граммов «Жигулевского».
– Ну вот, – заметил Леков, – это другое дело. Продолжим? Роман, – он посмотрел на Кудрявцева, – а что дальше-то будем делать?
– Поехали ко мне, – предложил Кудрявцев. – Сережа!
– Да? – встрепенулся артист.
– Ты свободен сегодня вечером?
– В общем-то... – Отрадный с тоской посмотрел на пивные бутылки, которые выглядели как-то очень сытно, очень по-доброму поблескивали своими зелеными, запотевшими боками. – В общем-то... – не мог решиться Отрадный.
– Да в чем дело-то, е-мое?!
Леков налил себе еще пива.
– Нужно же нам как-то закрепить дружбу Ленинграда и Москвы. А то – рок-клуб – говно, самодеятельность – говно... Так не пойдет. В мире очень много есть хороших вещей. В том числе, и в самодеятельности. Поехали, Сережа. Выпьем, поговорим... А баб возьмем?
– Баб? – Кудрявцев тяжело вздохнул. – А каких?
– Да вон, куча целая, – Леков махнул рукой в сторону буфетной стойки. Там маячила небольшая очередь из малолетних поклонниц Отрадного, перекочеваших сюда из-за кулис вслед за любимым артистом.
– Не люблю я московских девушек, – скучным голосом сказал Кудрявцев. – То ли дело, ваши, питерские... Интеллигентные, хоть и бедные. И одеты плохо. Но зато обязательно посуду помоют после вечеринки, ночью спать не мешают... И, главное, никогда ничего не сопрут. А наши – их только в квартиру запусти. Сколько случаев было. То икону снимут со стены... Из кухни у меня – штук пять уже ушло. Вместе с московскими девушками. То кольцо уведут... На худой конец – шампунь из ванной стащат. И вообще – засрут все, загадят квартиру, а потом еще выебываться начинают. Кофе им, понимаешь ли, в постель, еще чего- нибудь. Ты за кофе пошел на кухню, а она – шасть – к тебе в письменный стол... Такие суки. А питерские – они другие. Кудрявцев зажмурился и потянулся, выбросив длинные руки высоко вверх. – Питерские – они бедные, но гордые. И трахаются совсем по-другому. Нашито ленивые... Манерные. А ваши...
Он скосил глаза на Лекова. Леков важно кивнул.
– Да, трахаются ваши – как в последний раз, – мечтательно молвил Кудрявцев.
– Серьезно? – заинтересованно спросил артист. – С чего бы это? А? Я не замечал...
– А были у тебя питерские?
– Питерские?.. – Артист пожевал губами. – Не помню... Наверное, были... Хотя, – спохватился он, – хотя я, вообще-то, по сексу, знаете ли... Я такой образ жизни веду... Строгий. Работа, занятия... Преподавательская деятельность...
– Ну студенток-то пердолишь, Серега? – весело блеснул глазами Леков.
– А то! – Отрадный мечтательно посмотрел в потолок, потом спохватился и быстро закончил: – Да что вы, в самом деле...
– Короче говоря, едем ко мне? – Кудрявцев хлопнул ладонью по столу. – Да или нет?
– Едем. Леков встал и, повернувшись к буфету, махнул рукой:
– Эй, девушка! Девчушка, та самая, которая на сцене толкалась перед Лековым и выражала свое неудовольствие его поведением, встрепенулась. С лица ее исчезло сонное выражение, с которым она взирала на Отрадного, его сменила маска, выражающая крайнее раздражение и досаду. Леков, очевидно, вывел ее из транса.
– А? – растерянно спросила она.
– Вот тебе и «а»! – громко крикнул Леков, не обращая внимания на то, что взоры всех, присутствующих в буфетном зале, включая комсомольцев-комитетчиков, в один миг уперлись в его покачивающуюся фигуру. – Иди сюда, говорю.
– Это вы мне? Девчушка, кажется, не понимала, чего от нее хочет странный юноша, по виду – совершенный гопник, но при этом почему-то оказавшийся за одним столиком с живым богом. И не просто оказавшийся, а ведущий с ним оживленную беседу. Как равный с равным.
