– Тебе, тебе. Иди сюда.
Комсомольцы, растворившиеся было в затененных углах буфета, встрепенулись и приняли охотничьи стойки.
Девчушку передернуло – вероятно, от волнения, она быстро посмотрела по сторонам – товарки, стоящие в очереди за пивом и тихонько щебетавшие о чем-то своем, девичьем и потаенном, как по команде замолчали и пялились на бедную избранницу во все глаза.
– Ну, слушай, давай шевелись! – крикнул Леков. – У нас времени нет.
Кудрявцев усмехнулся и посмотрел на артиста. Тот с отсутствующим видом пил пиво маленькими глоточками, сосредоточенно, с серьезным лицом, словно по предписанию врача употреблял целебную микстуру.
Поклонница Отрадного, снова впав в транс, медленно двинулась к столику, за которым сидел ее кумир, опустивший в стакан известный всей стране длинный нос со съехавшими на самый его кончик не менее известными, являющимися неотъемлемой частью имиджа артиста, затемненными очками.
– Тебя как зовут-то? – спросил Леков, когда девчушка остановилась у их столика, глядя прямо перед собой и всеми силами стараясь сделать так, чтобы взгляд ее не упал на артиста, который, впрочем, кажется, не обращал на нее ни малейшего внимания. Несколько комсомольцев в черных пиджаках, взяв пиво без очереди, устроились за соседним столиком и навострили уши.
– Наташа, – гордо ответила девчушка.
– Лет сколько? – с интонацией опытного следователя спросил Леков. На лбах некоторых из компании сидящих за соседним столиком комсомольцев выступил пот.
– Двадцать.
– Сколько-о?!
– Ну, двадцать.
– Ага. Ты хорошо сохранилась, маленькая. Поехали тогда.
– Куда?
– А в гости. Поедешь?
– Куда?
– В хорошее место. Не бойся, Наталья. Не обидим. – Леков хмыкнул. – И Сергей едет.
Отрадный еще глубже погрузил свой нос в стакан.
– Да? Я не знаю... А где это?
– В центре, – сказал Кудрявцев. – Поехали, господа. Решили так решили. Я тоже выпить хочу. А за рулем, знаете ли...
– Ты же всегда пьяный ездил, – сказал Леков, когда «Волга» Кудрявцева выехала на Кутузовский проспект. Он сидел рядом с Романом, на заднем сиденье съежилась девочка Наташка, а возле нее замер Отрадный, молча пялившийся в зеркало над водительским сиденьем.
– Ездил. На других машинах, – усмехнулся Кудрявцев. – Я ведь всю жизнь на отечественных марках езжу. Это у меня от папы. Если машину довести до ума, то вполне можно по городу рассекать. И меньше шансов, что угонят. Или разденут... Я же кадиллак привез из Штатов – две недели простоял. Все.
– Угнали? – осипшим голосом спросил Отрадный.
– Ну да. Теперь где-нибудь в Грузии мой кадди живет. Или в Эмиратах. Так что, думаю – ну его в задницу, хорошие машины. Гаража у меня нет, охраны нет... А «Волгу» мне тоже папа посоветовал взять. Если над ней поработать – ничего, ездить можно. Одна только проблема.
– Что такое? – спросил Отрадный. Ему явно было не по себе.
– Да, понимаешь, Сережа, номенклатурная машина.
– В каком смысле? – спросил Отрадный, а Леков понимающе кивнул и хмыкнул.
– Точно, – сказал он. – Это ты верно подметил. Официоз, мать его.
– Да, Вася, официоз. Замучил меня этот официоз.
– Чем же? – снова включился Отрадный.
– Я же с детства за рулем, – с удовольствием, которое звучало в его голосе всегда, стоило только ему выйти на автомобильную тему, ответил Кудрявцев. – Я машины очень люблю. Я их понимаю. И я всегда с машиной общаюсь, как с живым существом.
– Ну это уж, пожалуй, слишком, – бросил Леков.
– Нет, ничего подобного. Ты, вот, с гитарой... И ты, Сережа – вы, музыканты, вы с инструментом ведь тоже общаетесь, как с другом? Да?
– Ну, это другое, – начал было Отрадный, а Леков криво усмехнулся и промолчал.
– Да нет, я думаю, то же самое. Кому что. У вас – гитары, у меня – машины. С ними общаться нужно, любить их. Тогда и они не подведут. Я, знаете, парни, на каких развалюхах иногда ездил? И денег не было ни хрена. Так вот, едешь на гробике таком, все трясется, зараза...
Девушка Наташа на заднем сиденье вздрогнула и съежилась еще больше. Кудрявцев заметил ее реакцию на мат, усмехнулся и продолжил:
– Ну да. Сволочь такая, трясется все, громыхает, чувствую, сейчас встану. Я ей и говорю – милая! Потерпи, пожалуйста, чуть-чуть еще, потерпи, доедем, я тебя подлечу, я тебя поправлю, помою, почищу, мастера хорошего позову, доктора твоего... Он тебя на колеса поставит... Иной раз даже скажешь – «на ноги». Так-то вот.
– И что же? – спросил Отрадный.
– Доезжал до места. Всегда. Доедешь, встанешь – и все. Кранты. Уже машинка не заведется, пока обещание свое не выполнишь. Пока мастеру не покажешь, пока не подлечишь, не помоешь... А вы говорите...
– Рома, а что ты там про «Волгу»-то начал? – спросил Леков.
– Ах, ну да. В общем, действительно, всю жизнь я пьяный ездил. Ну, не то чтобы слишком, а так, ну, ты знаешь, Василий... Я же за обедом всегда рюмку-другую выпиваю. И ничего. Привык. Без проблем. А с «Волгой» – такая история... Я же говорю – номенклатурная машина. Не везет она пьяного. Не хочет. Отторгает. Садишься за руль – не принимает тебя машина. Не верит тебе. Такое в ней поле... Мощное.
– Да уж, – важно кивнул Леков. – Понимаю.
– Советское поле, – заметил Отрадный. – Совковое.
– Нет. – Леков повернулся к артисту и невзначай рыгнул в сторону девушки Наташи, отчего та еще сильнее уменьшилась в размерах и почти потерялась рядом с огромным гитарным кейсом Отрадного. – Нет, – сказал Леков, – не совковое в ней поле. – Он глубоко втянул воздух, демонстративно поводя носом, словно обнюхивая салон машины. – Не совковое, нет. Но – имперское. Уважаю.
После этого Леков отвернулся от артиста и замолчал.
– Василий у нас уважает империю, – сказал Кудрявцев после паузы. – Я знаю... Да, Вася?
– Да, – спокойно ответил Леков совершенно трезвым голосом. – Уважаю.
Водку Кудрявцев купил в магазине, который находился совсем рядом с его домом. В том же магазине Лекова, увязавшегося за Романом, стошнило – не очень сильно, но все же. Несколько покупателей, толпившихся возле прилавка, начали было поговаривать о том, что не худо бы вызвать милицию. Этого же мнения придерживалась и продавщица, но Кудрявцев быстренько вывел ослабевшего товарища на улицу, сунул в машину, прыгнул за руль, и «Волга» в мгновение ока растворилась в темноте арки двора.
В лифте Лекову снова стало плохо, он побледнел, на лбу его выступил пот, но до тошноты дело не дошло – питерский гость громко рыгнул, обдав окружающих густым пивным духом и в очередной раз заставив девушку Наташу скукожиться. Отрадный же, по своему обыкновению делал вид, что все происходящее вокруг его совершенно не касается, а Кудрявцев пристально посмотрел на своего товарища и спросил:
– Нехорошо тебе, Василий?
– Нехорошо матом ругаться при детях. А мне дурно, – просто ответил Леков. – Но это сейчас пройдет. Вы не бойтесь. – Он посмотрел на девушку Наташу.
– А я и не боюсь, – ответила та, глядя на Лекова снизу вверх.
