— Что случилось? — спросил Кристоф.
— Ничего не случилось! — резко отвечала Вероника, каблучки ее туфель разгневанно щелкали по ступеням. — Ничего не случилось! Он обычный шарлатан — твой маэстро! — Она почти кричала.
Кристоф мог клясться и божиться, что видел, как из ее рта вылетают белые пушистые хлопья, похожие на маленькие облака, вылетают и с хлопком лопаются. «Это слова», — понял Кристоф.
— Как ты сказала? — проговорил он. — Повтори, пожалуйста.
— Твой маэстро — обычный шарлатан! — В гневе Вероника даже топнула ножкой.
Кристоф же удивленно наблюдал за вновь возникшими пушистыми хлопьями-облаками. Облачко, образовавшееся от слова «маэстро», неожиданно приняло облик самого маэстро и грозно грозило Кристофу эфемерным кулаком.
— Кристоф! Что случилось? Что с тобой?
Эти слова приняли вид множества вопросительных знаков. Они мягко облепили тело Кристофа, щекотались изогнутыми верхними концами, присасывались к камзолу и панталонам нижними своими точками.
— Все в порядке! — сказал Кристоф, с изумлением наблюдая, как с его губ слетают восклицательные знаки. Прямые и стройные, уверенные в себе, они врезались в изогнуто-неуверенное месиво знаков вопросительных. Те вяло отступали.
«Битва восклицательных и вопросительных знаков! — подумал Кристоф. — Никогда подобного не видел!»
— Кристоф! — Вероника обвила его шею тонкими своими руками. — Ты сейчас какой-то ненормальный. Ты устал? Может, проводить тебя в спальню?
И опять целая лавина заботливых вопросительных знаков.
— Что с тобой?
Еще больше знаков вопроса.
— Вероника! — тяжело проговорил Кристоф. — По-моему, я сошел с ума. — Слова тяжелыми металлическими кубами вылетали из уст. — Но… Нет, этого не объяснить.
— Расскажи мне, пожалуйста! — Вероника еще тесней прижалась к нему.
— В общем… Я, как бы это сказать, вижу все слова.
О черт! — Слова, тяжелые и громоздкие, едва выходилииз горла, то и дело норовили застрять во рту, и Кристофу приходилось тяжело и натужно выплевывать их наружу, и они с грохотом осыпались к его ногам. — Прости меня!
— Ты бредишь, Кристоф! У тебя лихорадка?
— Нет-нет! Я действительно вижу слова! Понимаешь, пока ты разговаривала с маэстро, я стоял у подоконника. — Слово «подоконник» было таким длинным и громоздким, что Кристоф чуть им не поперхнулся, затем с облегчением отметил, что оно, как и прочие, все же обрушилось вниз, к его ногам, и продолжал: — Там стоял какой-то флакончик с прозрачной жидкостью. Я понюхал ее. У меня все поплыло перед глазами. И вот теперь… я вижу слова…
— О Боже! — воскликнула Вероника. Кристоф почувствовал и увидел, как его обволокла, заботливо и нежно, мягкая прозрачная пелена. — О Боже! Какой ты странный! Пойдем, я провожу тебя в спальню…
— Пойдем! — сказал Кристоф, перешагивая через груды омертвевших слов около его ног. Вероника взяла его под руку. «Черт побери! Приятно все-таки иногда почувствовать себя смертельно больным!»
Когда они спустились этажом ниже, слышны стали звуки музыки, доносящиеся снизу.
— Карнавал уже начался! — вздохнула Вероника.
Чем ниже они спускались, тем громче становилась музыка. Наконец она стала громкой настолько, что Кристоф смог увидеть звуки. Они имели формы обычных музыкальных нот и, как рой насекомых, клубились в воздухе. Каким-то образом почувствовав человеческое присутствие, звуки устремились прямиком к Кристофу с Вероникой. Закругленные их окончания вздрагивали, как тельца насекомых. Жужжа, кружились они около голов и после секундного промедления, еще раз тряхнув своими «тельцами», вонзились заостренными хвостиками в уши.
— Аи! — закричал Кристоф, почувствовав резкую боль. Он закрыл уши ладонями. Звуки бились в его руки, нещадно кололи их своими жалами. Однако жжение в перепонках не проходило, ибо несколько звуков таки сумели протиснуться под закрывающие ушные раковины ладони. — Аи! Вероника! Быстрей! Зажми уши! Зажми!
Звуки, он это видел, хищным потоком влетали в уши молодой графини, вгрызались в барабанные перепонки и вылетали раздувшиеся, как комары, после того как напьются крови.
— Да закрой же ты уши!!!
— Господи! Кристоф! Ты совсем сумасшедший! Где тут твоя спальня?
— Там! — указал Кристоф в глубь широкого коридора, весьма скудно освещенного.
Кристоф шел по нему все так же, зажав уши ладонями. Подойдя к двери в опочивальню, он пнул ее ногой. Дверь распахнулась скрипя. Кристоф увидел, как из несмазанных ее петель выползают звуки — ленивые, жирные, напоминающие хорошо откормленных сверчков.
— Все! Ложись на кровать, накройся одеялом и спи! — сказала Вероника. — А я пойду смотреть карнавал.
— Постой! — сказал Кристоф, отнимая руки от ушей, ибо звуки музыки сюда почти не доносились, лишь несколько незначительных ноток кружились в сумеречном воздухе. — Постой! А как же я?
Огромный вопросительный знак повис у Вероники на шее.
— А ты спи! — отвечала Вероника. — Не хочу с тобой общаться. Ты сегодня сумасшедший и противный.
— Ты знаешь меня всего один день! Откуда ты взяла, что я именно сегодня — сумасшедший и противный. Может, я всегда такой?
— Тогда я жестоко в тебе ошиблась и нам не нужно больше встречаться!
Слова эти тяжелыми кирпичами рушились Кристофу на грудь.
— Спасибо за угощение, господин барон! — Она сделала реверанс. — И за компанию тоже спасибо, и за такого же чокнутого, как вы, маэстро — также низкий
поклон. И еще, господин барон, не вздумайте приходить на карнавал и пугать публику своим видом. Прощайте!
— Постой! — воскликнул Кристоф. — Неужели ты всерьез веришь, что я действительно сумасшедший?
Вопросительный знак, как крюк, вонзился в платье графини. Она остановилась, обернулась.
— Нет, — сказала она. Что-то похожее на слезу блестело в ее глазах. — Но ты так странно ведешь себя…
— Извини меня… Поверишь ли, это действительно виновата жидкость из флакончика маэстро. Со мной творится что-то странное. Не бросай меня, пожалуйста! А я постараюсь больше не чудить…
— Ты вел себя так странно. — Слова Вероники снова приобрели вид легких белых облачков, до этого они были темные и напоминали скорее предгрозовые тучи. Кристоф определил, что она больше не гневается. — Я не могла понять: разыгрываешь ли ты меня, издеваешься ли надо мной или ты в самом деле сумасшедший.
— Я не разыгрывал тебя и не издевался. Это надо мной кто-то поиздевался, подсунув под самый нос эту гадкую жидкость. И я, кажется, знаю кто…
— Кристоф, милый! Зачем ты держишь около себя этого гадкого старика? Знаешь, что он мне наговорил?
— Не-а… Поцелуй меня.
Горячий, жадный поцелуй обжег Кристофа.
— Он сказал, что я не должна с тобою встречаться!
— Это почему же? — возмутился Кристоф.
— Не знаю… Он говорил, что я могу попасть в какую-то неприятную историю, если буду часто приезжать сюда.
— Вот так так! — Кристоф вскочил. — Немедленно! Сей же час ноги этого старикашки!… Черт знает что!…
