везде-везде, как целовала его все эти счастливые и сумасшедшие дни…
Кто-то хлопал её по плечу, кто-то обнимал на прощание. Мелькнуло лицо Сары Конг… а потом зарёванная Наташка брала с неё страшную клятву звонить в любое время… недовольный, как всегда, суетой нахмуренный Колин Оуэл что-то втолковывал ей, держа за руку. Людочка Ким, подозрительно блестя чёрными глазами, сунула ей в руку смешную фигурку лягушонка — кажется, это было на счастье…
…Вика чувствовала, что замёрзла. Она просто покрылась льдом, сквозь толстую корку которого до неё доносились только отдельные слабые звуки…
Она слышала, как бьётся её сердце…. и на этот ритм — вначале робко, а потом всё сильнее и радостней — накладывалось бодрое: «Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!» — это её дитя начинало
Потом, пригибаясь, они с Коваленко и Осей добежали до вертолёта. Пришлось ждать, поскольку, как всегда, часть груза ещё не успели принайтовить… а потом пилот, чисто выбритый голландец в голубой каске ООН, откозыряв Коваленко, вежливо пригласил её «взойти на борт «Dancing Queen» — похоже, так экипаж назвал свою машину…
А потом она смотрела в иллюминатор. По просьбе Коваленко пилот вёл машину в круговой облёт Зоны, держась на почтительном расстоянии. Вика спокойно смотрела на колоссальные матово-чёрные, лохматые арки и дуги, резко взмывающие в небо; она безучастно глядела на «северную аномалию» — хтоническое чудовище, ворочавшееся в кратере, образовавшемся на месте бывшей зоны биологов; она слабо улыбнулась экипажу «Ми-28», летевшему несколько минут параллельным курсом и выпустившему несколько цветных ракет — «букет на прощание от «MAD GUNG», как передали ей по рации…
Она видела всё это. Она была благодарна. Она любила всех этих людей! Действительно любила!
Но самое главное сейчас происходило
И это было победное: «Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!»
Крохотное храброе сердце начинало свой длинный неустанный путь, прокладывая его в хаосе и сумятице огромного сумасшедшего мира.
Глава 29
— Ты знаешь, я допускаю, что Сатана — второй после Бога, — сказал Илья. — Но из этого, между прочим, следует один любопытный факт. Физики-химики и прочие гении философской мысли учат нас тому, что ни одна замкнутая система не может создать другую систему, более сложную, чем она сама.
— И к чему ты это говоришь? — сказала Анна.
Она стала такая… железная. Каменная. Илья дал ей нож, а я показал, как его надо точить. А теперь она шла впереди. Нам всем теперь надо идти «на шопинг» — это Илья так сказал, да! Нам теперь надо что- то из оружия иметь, а то патроны так и не стреляют.
Как жаль, что Сатана увёл детей — это очень плохо! Они такие смешные были… и такие серьёзные. А Эллочка с Кристиной подарили мне рисунок. «Это ты!» — они сказали. Да, так прямо и сказали мне, что это я — такой большой и с ружьём! А вокруг меня нарисовали облака и собаку. Но это была хорошая, не злая собака. Друг.
Мне хочется заплакать, но я боюсь, что Анна будет сердиться. Илья не будет, он добрый. А добрая Анна стала очень злой. Как пружина, как железная пружина в пистолете Мёрси — она может развернуться и удерживать боёк на взводе. А потом — чанг! — и пуля вылетает из ствола, окутанная раскалённым газом… и летит убивать.
Мне хочется, чтобы дети сидели вокруг меня, а я бы рассказал им сказку про Лилового Котёнка. Илья читал мне такую сказку, прямо из интернета. О том, как Лиловый Котёнок пошёл в школу… и у него были друзья. Мне нравятся такие сказки.
А я совсем не помню историй. Я помню только чужие слова, которые приходят мне на ум, когда кто-то просит об этом. Иногда люди смеются, а Илья хмурится и говорит, что я бубню невпопад. А иногда — редко! — они задумываются… и всегда подозрительно спрашивают меня о том, где я это прочитал? От таких вопросов мне становится стыдно. Я говорю им «Пушкин», я говорю им «Франсуа Рабле», я говорю им «Гоголь» и «Гриммельсгаузен», «Петроний» и «Анакреонт», «Ларошфуко» и «Эдмон Ростан»… но не понимаю, зачем.
Эти люди давно умерли и теперь на небесах. Они сочиняют весёлые и грустные истории и читают их Господу, чтобы Он смеялся и плакал…
— Зачем Бог допускает столько зла? — упрямо говорит Анна. — Он злой Бог. Он равнодушно смотрит на то, как страдают дети и добрые, хорошие люди…
Илья отвечает ей, что, наверное, и Богу, и Сатане нужны проверенные кадры, которые, как известно, решают всё. А если Анна не верит, то может снять крестик и спокойно забыть о выпекании куличей на Пасху.
Я улыбаюсь и думаю о том, что Пасха — красивый праздник, да!
— Саш, скажи что-нибудь по поводу беседы, а? Цитату, — просит Илья.
Я робко говорю. Как всегда, вначале я не понимаю слов, а потом ко мне в голову врывается их сверкающий смысл… и я почти понимаю,
— «Я питаю глубочайшее уважение ко всяким религиозным обрядам, как бы смехотворны они ни казались, и я никогда не смог бы отнестись без должного почтения даже к толпе муравьёв, отбивающих поклоны перед мухомором».
— «Моби Дик», — сказал Илья. — Это я помню. Хорошо сказано!
— Пришли, — сказала Анна.
В тумане позади нас захрипели, будто кого-то душат. Это туман злился на нас.
«Не знаю, как, но я сделала это. Уговорила, упросила, заставила?.. И вот сейчас они — все трое — идут за мной. Безропотно, наверное, не совсем охотно, но всё же идут. И думают, что я знаю наверняка, куда и зачем мы двигаемся. Во всяком случае, Илья и Мёрси. Сашка просто идёт, потому что так сказали… или, как всегда, тащится за Ильёй, как ходил с ним когда-то в винный магазин. А я ничего не знаю, ничегошеньки. Только ведёт что-то вперёд. Как будто внутренний компас».
Но мысли не уходили.
«Мы похожи на небольшую стаю собак. Брошенных и никому не нужных. И все плетутся за мной, как за сучкой перед началом течки… но не любви ища. Молча, не задавая вопросов, ещё не озлобившиеся, но уже согласившиеся с тем, что вести их должна я. А у предводительницы одна мысль — найти и наказать того, кто отнял её любимого щенка и всё её потомство, отомстить. Или может быть есть ещё какая-то цель? Она не знает, и не хочет об этом думать! И, по большому счёту, ей плевать на тех, кто идёт следом за ней. Она знает, что они будут полезны тогда, когда придёт время.
Кто (
