– Вниз, дрянь! – крикнул Фома Тимофеевич.
И Жгутов провалился вниз, точно снизу его кто-то дернул за ноги. А ветер свистел сильней и сильней, и бот положило набок. Меня швырнуло к борту, и я услышал свой испуганный крик, и сразу Фома схватил меня за руку и потащил к трапу. Я поскользнулся и упал на колени и только стал подниматься, как услышал резкий голос капитана:
– Все вниз! На палубе остаемся я и Степан.
По чести сказать, от страха я потерял голову. Я так до сих пор не понимаю, каким образом вытащил меня Фома. Я только помню белое от ужаса лицо Глафиры и Фому, который держал меня за руку, а другой рукой уцепился за крышку люка. И снова громко, отчетливо застучал мотор. Степан с напряженным лицом медленно ворочал штурвал. Волна налетела на палубу и окатила нас всех. А потом бот медленно повернулся и выпрямился.
Я протер глаза и увидел бурное море вокруг, и палубу, и нос бота, который то поднимался, то опускался, с шумом расплескивая воду. Я увидел спокойное лицо Степана, напряженное, бледное лицо Фомы, продолжавшего крепко держать меня за руку, Фому Тимофеевича, по бороде которого стекала вода и который спокойно сказал:
– Ну, вот и выпрямились. Страшное позади. А ну-ка, все вниз!
Бот поднимался и опускался вверх-вниз, вверх-вниз, и в этом уже было спокойствие: его не швыряло бессмысленно из стороны в сторону. Бот идет и будет идти, пока мотор работает. А мотор покуда работает. Он стучит отчетливо, громко, ровно. Я вытер лицо и шагнул к люку. По чести сказать, мне и самому хотелось в трюм. Что-то мне не понравилось, как окатывает волна. И вдруг я остолбенел. Навстречу нам по трапу поднималась… кто бы вы думали?… Валя! У неё было спокойное, заспанное лицо. Она оглядела нас всех и, кажется, даже не заметила того, что мы все взволнованные и мокрые.
– Который час? – спросила она так спокойно, как будто боялась опоздать к обеду.
Вопрос этот был настолько неожидан и глуп в нашем положении, что Фома растерялся и ответил ей;
– Четвертый.
Но Валя не слышала. Она наконец проснулась окончательно и поняла, что вокруг хлещут волны, что бот швыряет из стороны в сторону и что у нас всех слишком взволнованные и серьезные лица для спокойного, благополучного плавания.
– Ой, что это? – испуганно спросила она.
– Нет, Даня, – задумчиво и медленно произнес Фома, – если бы у меня была такая сестра, я бы сбежал из дому.
Фома Тимофеевич, кажется, тоже растерялся, увидев Валю. Во всяком случае, он долго молчал и только теперь спросил её каким-то растерянным голосом:
– Ты как сюда попала?
– Мама меня не пустила, – начала объяснять Валя, – я и решила, что все равно проберусь. Вы магазин пошли осматривать, а я залезла в кубрике на верхнюю полку и одеялом накрылась. И заснула. Я ведь ночь почти не спала, – объяснила она, будто главная её вина была не в том, что она залезла на судно, а в том, что она заснула не вовремя.
– Только девчонки нам не хватало! – сказал Фома Тимофеевич, и голос его звучал, как стон. Но сразу же он овладел собой. – Ну, вот что, – загремел он яростным голосом, – раз уж ты попала сюда, помни – здесь судно. Если струсишь и дисциплину нарушишь, знаешь, что с тобой будет?
Валя только кивнула, глядя на Фому Тимофеевича испуганными глазами.
– Все вниз! – выкрикнул Фома Тимофеевич. – Быстро!
– Иду, иду! – закивала головой Валя, которой, кажется, и самой очень хотелось поскорее скрыться с глаз разъяренного капитана.
Она повернулась и пошла вниз по трапу, и всем своим видом она показывала, что она очень хорошая и послушная девочка и совершенно не за что на неё сердиться.
– Да, – повторил Фома убежденно – я бы сбежал из дому.
Глава десятая. НАС ЗАСТАВЛЯЮТ РАБОТАТЬ
И вот мы спустились в кубрик все четверо – мы с Валей, Фома и Глафира – и расселись на койках. Это так просто сказать – расселись. Нас швыряло в разные стороны, мы налетали друг на друга, цеплялись за поручни, за бортики коек и все-таки наконец расселись. Тускло светила лампа под потолком, заделанная железной решеткой. И очень неприятно было слушать, как в борт ударяют волны. Казалось, что борт тоненький-тоненький – так отчетливо были слышны удары. Бот поднимался и летел вниз, и каждый раз у меня замирало сердце и подкатывало к горлу. Валька тоже, кажется, сообразила наконец, в какую она влипла неприятную историю из-за своей привычки всюду лезть. Она сперва ещё хорохорилась, а потом побледнела, легла на койку с ногами и ещё минуты через три начала потихонечку хныкать.
– Чего ты? – мрачно спросил её Фома.
– Тошнит, – чуть слышно ответила Валя, – и голова кружится.
В это время волна ударила в борт, и Глафира тихонько пробормотала:
– Ой, мамочка ты моя родная!
– А вас, тетя Глаша, тоже укачало? – спросил Фома,
– Что ты! – возмутилась Глафира. – Меня разве укачает? Боюсь я, Фома, ну до смерти прямо боюсь! – Тут волна как под дала снова в борт, Глафира охнула и забормотала: – Ой, мама ты моя; мамочка! Это же ужас, что такое делается!
– Да ну, тетя Глаша, – солидно сказал Фома, – чего вы, на самом деле! Ничего же опасного нет. И мотор, слышите, ровно работает, и дед ведет судно, а он знаете какой опытный?
