молодой монахини или заключенной, не зная никаких развлечений. До восемнадцати лет Риппл, живя в Лондоне, ни разу не была в театре, и это в те времена, когда дети в возрасте Ультимуса уже обсуждали достоинства и недостатки театральных постановок! Она не посещала и дневные дансинги. Риппл была далека от всего этого и, тем не менее, очень счастлива.
Без заметных событий жизнь ее мерно текла между домом спокойной, доброй миссис Тремм, в городском предместье, и школой. В школе Риппл наслаждалась. Между пятнадцатью и шестнадцатью годами девушка выросла. В буквальном смысле это означает, что она достигла последнего дюйма своего роста и что ее гибкая округлая фигура вполне развилась. В переносном смысле Риппл тоже выросла – стала менее эгоцентрична. До своего отъезда из дому она никем глубоко не интересовалась, кроме самой себя – Риппл Мередит, Не считая ее тайного, теперь угасшего влечения к романтическому миру книг, она мало к кому испытывала симпатию. Любовь к матери Риппл считала вполне естественной и не стеснялась ее. Отец и братья? Конечно, она была «влюблена» в них. Но что такое влюбленность в этом возрасте? Когда юный Стив обратился к своей подруге с застенчивой, тщетной мольбой: «Риппл, я не могу, я хочу поцеловать тебя!» – она осталась суровой и холодной, как нераспустившаяся цветочная почка.
Теперь пришло время и ей измениться. Она нашла себе друзей, и это смягчило ее характер. У Риппл, единственной дочери в семье, не было школьных подруг. Здесь, в балетной школе, она сблизилась с несколькими ученицами, заменившими ей сестер. Одни были старше, другие – моложе ее. Они интересовали девушку, имели на нее большое влияние. Риппл слушала рассказы об их семьях, об их надеждах, тревогах и зарождающихся любовных чувствах. Она искренне сочувствовала той ученице, которая всегда так ловко скользила по паркету, похожему на ледяной каток, но однажды, упав во время пируэта, ободрала себе локоть до мяса. Она радовалась вместе с другой, когда та возбужденно делилась в уборной новостью, что Мадам берет ее с собой в гастрольную поездку. Она жалела новую ученицу, прибывшую из другой школы, где ее плохо учили, потому что той пришлось все начинать сначала. Короче говоря, она научилась чувствовать за других, то есть вообще чувствовать. Так дружба растопила немного свойственную Риппл сдержанность, пробудила в ней добрую скрытую, дремлющую молодость, которая не отозвалась когда-то на первый призыв юноши.
Затем пришла любовь. Это случилось после того, как Риппл посвятила уже много месяцев тяжелой, но увлекательной работе. Ее па, ее движения, посадка головы и умение владеть руками неизменно улучшались; ее умственное развитие, столь важное для избранной девушкой профессии, углубилось. Отчасти она уже овладела азами балетного искусства.
Риппл находилась теперь в том возрасте, когда потребность в сердечной привязанности становится настолько сильной, что неминуемо должна обратиться на кого-то, найти себе выход. Естественно, она обращается на ближайшее привлекательное существо противоположного пола. Да, она была в том возрасте, который сам по себе меняет человека. Риппл исполнилось шестнадцать, когда природа решила, что ей пора полюбить. Почти бессознательно, непроизвольно потребность в любви готова была излиться – но на кого? Выбор в любви часто зависит от случая.
Риппл ежедневно находилась в обществе четырех мужчин. Кроме этих четырех, она едва ли разговаривала с каким-либо мужчиной или мальчиком. Таким образом, можно было ожидать, что девушка увлечется одним из них.
Один из учеников балетной школы, юноша в желтой фуфайке с зачесанными кверху волосами того же цвета, был изящен, как статуя Гермеса в саду, и совсем неразговорчив. Но Риппл не суждено было увлечься ни этим изяществом, ни загадочной молчаливостью. Это был не он.
Второй ученик был постарше. Некоторое время он играл на профессиональной сцене, но покинул драму с ее салонными пьесами и мелодрамами, чтобы изучить пантомиму, искусство мимики. Увидев его впервые в характерной роли на репетиции какого-то балета, Риппл была поражена богатством и разнообразием эмоций, которые могут быть в течение нескольких секунд переданы жестами, игрой человеческого лица. Она наблюдала за тем, как различные переживания, быстро изменяясь, отражались на молодом лице артиста; следила за вспышками страсти, надежды, разочарования, подозрения, ревности, бессильного гнева, грозящего стать смертельно опасным.
«И все это без единого слова, – думала Риппл. – Ни одного звука, а ясно и понятно все, что он каждый момент испытывает. Может быть, речь – не лучший способ выражения наших переживаний? Ни единого слова! Он великолепен».
Но все-таки не этот молодой человек завладел всеми помыслами Риппл и пробудил в ней возвышенные чувства. Это сделал месье Н., ее учитель.
Некоторые девушки сознавались, что страшно его боятся. Многие предпочитали постоянно опаздывающего смуглого, слегка улыбающегося пианиста (в кончиках его пальцев жила музыка, и было что-то особенно притягательное в его изумительных ресницах). Но для Риппл все люди тускнели, исчезали, переставали существовать с того момента, как по выложенной плитами садовой дорожке раздавались быстрые шаги месье Н., направлявшегося в танцевальный зал. Любимая работа и учитель слились воедино в душе девушки: она любила свою мечту, он был частью этой мечты.
Вот образ, который запечатлелся в чуткой душе Риппл: гармонично сложенный, моложавый артист в вязаной куртке, свободных коротких штанах и в туфлях на резиновой подошве; он стоит спиной к зеркалам, которые отражают каждое его движение, каждый короткий жест его палочки для занятий. Внимательное лицо месье Н. обращено к ученицам. Ничего общего с обычным представлением об известном артисте, как о человеке с великолепными вкрадчивыми манерами, прекрасно одетом; чувственно-красивом, самовлюбленном.
Лицо этого русского танцора, худощавое, бледное, резко очерченное, тонкое и красивое, не походило на лицо того или иного театрального кумира. Это было лицо аскета, фанатика. В его глубоких холодных серых глазах светился огонь энтузиазма. Он жил красотой – красотой, которую понимал как сочетание железной дисциплины с подлинной одухотворенностью. Учитель Риппл утверждал, что не может быть красоты в танце, если она не покоится на безупречном физическом развитии, на такой тренированности мышц, которая позволяет танцовщице или танцору бесконечно долго сохранять любую принятую позу. На этом принципе зиждется уверенная и непоколебимая слава русской балетной школы; так создавался «Танец огня» и все другие поэмы в жестах – вся радость балетных зрелищ.
Взгляды месье Н. были восприняты Риппл, стали частью ее души. Она зажглась огнем его энтузиазма. Увлеченная высокими творческими идеями учителя, ученица постоянно стремилась к новым достижениям. Далеко не всегда первое увлечение так благотворно влияет на развитие духовного мира человека. Риппл снова повезло, ибо в жизнь ее вошел незаурядный человек.
Она едва замечала в нем мужчину, несмотря на его тонкую, одухотворенную красоту. Риппл все еще не могла оторвать глаз от его движений, поворота головы, от чистых линий его немного впалых щек, от его серьезного глубокого взгляда, от изгиба его руки, когда он брал лейку и, размахивая ею, поливал пол студии, чтобы он не был таким скользким. Она впитывала в себя каждый звук его голоса, когда он переходил от замечаний на плавном английском языке («Нет, нет, нет нет. Это еще не так. Еще раз. Это еще не так») к живому непонятному ей русскому диалогу с пианистом или к техническим указаниям по-французски.
