оттуда на дерево бульвара.
— Лови! — закричал Лондон.
— Лови! — набирали уже наборщики экстренных выпусков…
— Не поймаешь, — засмеялся закутанный в сети Словохотов, — он к нашим ушел.
Не разматывая сети, полицейские бросили Пашку в автомобиль. Машина мчалась между двумя рядами толпы, кричащей: «Да здравствует полиция!..»
— Вы будете допрошены в течение двадцати четырех часов, — произнес чиновник, принимая Пашку. — Отведите его в верхнюю камеру.
Очутившись в небольшой, залитой светом луны комнате, Пашка почувствовал себя пьяным…
— Где Рокамболь? — кричал он, стучась в двери, — где Рокамболь? Долой империалистов, бессонные сволочи!.. — Потом он успокоился и запел песни, которые старался не петь уже полгода. — Над нами наше знамя реет… — начал он.
— Вот вам товарищ, мистер большевик, — прервал его, входя, тюремщик, ведя за собой скованного Рокамболя. — Весь Лондон, мистер, восхищен вашей удалью, собирают даже деньги на вашу надгробную плиту. Я рад доставить вам удовольствие увидеть друга перед смертью. Медведя, говорят, поймали, когда он уже переодевался для побега.
Дверь закрылась.
Звеня кандалами, Рокамболь подошел мелкими шагами к своему хозяину и зарычал жалобно.
— Рычи, милый, — ответил ему матрос, — рычи, зверюга, нет для нас на земле справедливости.
Луна сверкала, небо в высоком и узком прорезе окна казалось серебряно-голубым.
Словохотов подтянулся на руках и влез на подоконник.
— Одиннадцатый этаж, — сказал он, — и только карнизик… не уйдешь. Ну, будем спать… Памятник на могиле нам обеспечен.
Луна светила ровно и театрально. Покой охватывал Пашку. Он положил голову на спину медведя и заснул, еще раз порадовавшись, что он не привил себе изобретение Монда.
…………………………………
— Хольтен, товарищ, который час? — вскричал Пашка, просыпаясь под каким-то сводом.
Молчание и равномерный шум…
— Эй, Рокамболь, подай туфли…
Молчание и шум…
— Тюремщик, — завыл матрос, вспоминая все сразу, — гад ползучий, почему я в карцере — давай чаю…
Молчание.
— Расшибу!.. — И Пашка вскочил.
Ничего невозможно понять, свод над головой… горят лампочки, а внизу журчит вода…
— Тюремщик, чаю! — еще раз закричал Пашка.
Нет, это не тюрьма…
Пашка бросился вперед… Камень под ногами… Вода журчит… еще несколько шагов…
Воля, Лондон, утро — понял он… а свод сверху — Лондонской мост…
— Но кто освободил? Где Рокамболь?
В воздухе слабо пахло духами…
— Сусанка! — сказал Пашка, улыбаясь, — выручила… Непонятно… Жалостливый народ — бабы.
И не был ли он прав?
ГЛАВА 29
ГРЕБЕНКИ В ОПАСНОСТИ. ГАНС ПРИБЕГАЕТ К НЕОБЫЧАЙНОМУ СРЕДСТВУ и переживает необычайные и сложные приключения
Ганс растерянно стоял перед молчавшим радио. Дело в том, что Россия, выпуская токи разной длины, препятствовала телеграфированию. Рыжая лошадь исчезла. Но дело вовсе не в рыжей пророчествовавшей лошади. Мало ли коней!
Охваченный злостью к Ипатьевску, занятый организацией восстания, Ганс забыл протелеграфировать своей фирме секрет гребенок.
И не то что забыл. Он мечтал сам попасть туда и лично вручить формулы.
Иначе ему не выбраться из России.
Теперь все мечты погибли.
Позади толпа, и в ней блестят странно знакомые глаза горбатого китайца.
И вдруг Ганс вспомнил, чьи это глаза.
Да, Гансу придется опять бежать. Ему, кстати, и надоела со своей невероятной пылкостью киргизка. К тому же странно стал побаливать хребет.
Ганс вдохновенно обернулся к толпе. От пристального взгляда китайца он растерялся на секунду, но затем закричал:
— Бог не хочет говорить, когда среди вас есть предатели его святого дела.
— Кто предатель?
— Где ты, волосатый, видишь предателей?
Ганс указал дрожащим пальцем на китайца. А вдруг у того нет документов?..
— Обыщите карманы этого человека, и вы найдете доказательства…
Злобный рев был ответом на его слова. Он не ошибся.
Зеленый мандат китайца показался в воздухе.
— Я иду за другой лошадью, пока вы с ним расправляетесь, — сказал Ганс.
Несколько цепких рук охватили китайца, подняли было на воздух, чтобы ударить о камни, но китаец завопил:
— Смотрира внут!
Посмотрели внутри мандата. Там лежало удостоверение на право переговоров с шайкой ледника Ууота-Тоба. Предав в руки ГПУ главарей, шайка может идти на все четыре стороны.
И тогда киргизы проговорили с достойным благородством:
— Бери, он нам и самим надоел.
— Где же он? — спросил китаец. — Мне его или живого или…
Ганса нигде не было.
Далеко внизу мчалось, порхало облачко пыли.
Киргизы кинулись к лошадям.
Арканы перерезаны, и лошади, обрадовавшись свободе, ускакали в степь.
Кинулись к мотоциклу китайца.
Мотор загудел, побежал по тракту, но не промчавшись и полверсты, остановился. Не было бензина. Китаец кинулся к запасному бидону. Там торчали только перерезанные ремни. Китаец побежал обратно в аул.
Нигде не было бака.
С собой Ганс его не мог увезти, слишком тяжел и неудобен.
Глухие стоны донеслись из одной юрты.
Китайцу стало тоскливо, и он пошел в юрту, надеясь встретить там горе еще больше своего и тем утешиться.
Страшное зрелище предстало пред его глазами.
На кошме валялась Кызымиль и рядом с ней бак бензина. Пустой.
— Куда бенсина? — прорычал китаец.
Кызымиль, возлюбленная, покинутая Гансом, указала на свой живот. Несчастная вздумала отравиться бензином!
— Неужели псе?
