и сюжет будущего романа приобрел конкретные очертания, все почему-то твердят о гибели искусства. Будь что будет, но свой роман я все равно напишу. Недаром мысль о его написании жгла меня все каникулы».
— Дедушка Эдуард, разве можно выбирать между поэзией и преферансом?
Бывший лаборант сделал движение, будто хочет уйти. Вид у него был еще более жалкий, чем в тот момент, когда он пришел.
— Извините, я не хотел вас обидеть, — упавшим голосом сказал старик. — Я имел в виду поэзию вообще, а не ваши стихи…
Джеорджеску-Салчия сделал успокаивающий жест:
— Я давно порвал с поэзией. Она больше не приносит мне удовлетворения. Я хочу охватить самые значительные отрезки жизни, рассказать о том, что в ней происходит, показать судьбы людей, которые живут, любят, страдают и радуются, — словом, все как в жизни. Что касается разговоров о гибели искусства, я бы посоветовал вам не вторить модным теорийкам. — Джеорджеску-Салчии хотелось все наконец поставить на свои места. — Искусство будет жить, пока в человеке живет тяга к прекрасному. Если человек не понимает абстрактной живописи, это вовсе не значит, что он не разбирается ни в какой живописи.
— Почему же сейчас никто не рисует как Рафаэль? — спросил старик.
Ион Джеорджеску-Салчия вдруг почувствовал бесполезность этого спора. У Эдуарда Пуйкэ свои взгляды, ну и пусть он остается при них. Зачем ему что-то навязывать? А он, Джеорджеску-Салчия, едва покончил с одной дискуссией, высказал свою точку зрения, как тут же ввязался в другую, такую же бессмысленную. Нет, лучше пойти погулять на улицу, посмотреть на лица людей. Уже давно его любимым занятием стали литературные упражнения — рисовать несколькими словами психологический портрет…
Эдуарда Пуйкэ не расстроило, что вопрос его остался без ответа. Опираясь на подлокотники кресла, он наклонился к учителю!
— А как насчет моего предложения? Уж раз я оторвал вас от работы…
— Я бы с удовольствием, — улыбнулся Джеорджеску-Салчия, — только сегодня вечером…
— Знаю, вы заняты, — не дал ему договорить старик и просящим голосом продолжил: — Одну коротенькую партию, на мизерную ставку…
— Сожалею, но придется отложить до другого раза. У меня… назначена встреча. Через полчаса. — И чтобы придать убедительность своим словам, он затянул галстук и начал застегивать манжеты рубашки. — Дождь уже, наверное, перестал?
— Думаю, что да. Летний дождь короток. Вы идете в город?
— Да…
— А, сердечные дела! — понимающе закивал старик. — В таком случае не буду настаивать на своем предложении. Проведу вечер у телевизора. — И он маленькими шажками, шаркая домашними тапочками, направился к двери. Там старик остановился и, будто про себя, проговорил: — После концерта будет фильм. Сентиментальный.
— Очень жаль, что не смогу его посмотреть, — притворно посетовал учитель.
— Тогда… Еще раз тысячу извинений за беспокойство. До свидания.
— Всего доброго, дедушка Эдуард.
— Желаю вам успеха! — сказал старик, выйдя за порог и отрешенно глядя на лестницу в надежде увидеть кого-нибудь из соседей. Но лестница была пуста.
Джеорджеску-Салчия закрыл за Эдуардом дверь, вернулся в комнату и сел в кресло. Поступать так со стариком, наверное, было бессердечно, но ничего не поделаешь. Он вспомнил детскую сказку о Холодном Сердце — принце, на которого было ниспослано проклятие, чтобы он не смог влюбиться, чтобы не был способен на какое-либо чувство, пока… Пока что? Сказка как все сказки. Условие обычное: пока его не полюбит принцесса. И конечно же, все так и случилось. Тогда, в детстве, Ион не понял скрытой горечи этой сказки. В памяти остался лишь бой принца с драконом. Только бой, и больше ничего. Наградой за победу стала дочь императора, и все кончилось свадебным пиром, как всегда кончается в сказках. Вот и все. Ни тени грусти не запечатлелось в памяти.
Может, и он, Джеорджеску-Салчия, в какой-то степени Холодное Сердце? Тогда где же его принцесса? Кто согласится сыграть эту роль? Где та женщина, которая сможет понять его поэтическую натуру, причину вспышек и молчаливой задумчивости, сможет не обращать внимания на многие прозаические мелочи, из которых состоит жизнь? Тут Джеорджеску-Салчия вспомнил, что опять не заплатил за телефон. Где эта женщина? Для Паулы он безусловно был Холодное Сердце. Он для нее ничего не значил, и его кратковременные измены были отместкой за это. Конечно это аморально, но разве не более аморально заставлять себя слушать глупости и растрачивать свои порывы на ее холодное безразличие. А те, другие, что были у него за эти пятнадцать лет, ровесницы Паулы, — Мия, Мирелла, Миора, Нуци и Жени? Может, одна из них и была той женщиной? Нет, они оказались всего лишь промелькнувшими тенями на фоне его бесцветного существования.
А может, та чиновница, которая приехала на море по туристической путевке и видела в нем лишь партнера, чтобы по возвращении домой небрежно обронить: «Загорела, развлеклась, каждый вечер ходила на танцы, познакомилась с одним типом», была женщиной, способной постичь тайны души и разморозить сердце проклятого принца? Ну и что он выбрал? Задав себе этот вопрос, Джеорджеску-Салчия поднялся из кресла и подошел к окну.
Воспоминания. О некоторых говорят: «Живет воспоминаниями». Неправда. Воспоминания — это не более чем сожаление о прошедших годах, о том, что жизнь уходит, а ты не сумел выстроить ее так, как хотелось, — упустил однажды свой шанс, сделал неверный шаг, и жизнь утратила смысл. А теперь остается только сетовать: если бы тогда-то я был порешительнее, если бы из тех двух вариантов выбрал самый верный, если бы не терял времени на… Если… если… если… К чему все это? Какая с того польза?
Ион Джеорджеску-Салчия стоял у окна и, размышляя, машинально смотрел, как идут по улице люди. Дождь прекратился. Короткий летний дождь. Облака потянулись к югу и застыли там, освещенные лучами солнца, которое клонилось к закату. Надо бы в самом деле выйти из дому, затеряться среди людей, убежать от неприятных мыслей и попытаться нарисовать сцены будущего романа. Он надел пиджак и туфли, взял ключи и с силой захлопнул дверь. Это был знак для соседа, его недавнего гостя: да, он действительно уходит.
По лестнице он сбежал пружинистым шагом. Остановился только в вестибюле, перед выходом. Заглянул в почтовый ящик — он был пуст. Ион Джеорджеску-Салчия выглянул на улицу. На асфальте то здесь, то там виднелись небольшие лужицы. Какой-то ребенок забрался в лужу прямо в сандалиях и с восторгом топал ногами, разбрызгивая по сторонам теплую дождевую воду.
— Добрый вечер, товарищ учитель.
— Целую ручку, уважаемая, — живо ответил он на приветствие.
Это была соседка со второго этажа, из квартиры, расположенной как раз под ним, пухленькая дамочка, подстриженная под мальчика. Она участливо улыбалась:
— Прогулка после дождя или свидание?
— Это уже не для меня. Просто вышел подышать воздухом. А вы?
Эта женщина, еще недавно такая миленькая, заметно поблекла. Несколько лет назад у них чуть не завязался роман, но Джеорджеску-Салчия вынужден был уступить место более активному железнодорожнику, который впоследствии стал мужем этой женщины. Она кокетливо помахивала большой хозяйственной сумкой:
— Иду за продуктами для семьи. Вы холостяк, у вас подобных забот нет.
— Но у меня есть другие заботы, — пробормотал Ион Джеорджеску-Салчия.
— Знаю, знаю, — сказала она игривым тоном. — Я читала ваш рассказ. Он мне очень понравился.
— Какой рассказ?
— Да в каком мире вы живете? Я понимаю, поэты рассеянны, но не настолько, чтобы не знать о собственных публикациях… Разве вы не читали сегодняшнюю «Ромыния литерарэ» [7]? Там напечатан ваш рассказ…
— О! Я его послал в редакцию год назад и уже потерял всякую надежду.
