на пулеметной площадке, кашлянул вахтенный матрос. — Кто там? — спросил Якоб.
— Капрал Вишою, товарищ командир.
— Как себя чувствуешь?
— Привык, товарищ командир. В первый день было тяжело, а сейчас даже признаков морской болезни нет.
— Мне будет жаль, когда ты закончишь службу, Вишою. Я бы хотел, чтобы у меня в экипаже все матросы были такие, как ты.
— Спасибо, товарищ командир. И мне будет тяжело расставаться с кораблем, с экипажем, с вами…
— Ну, смотри в оба! — Якоб повернулся к Нуку: — Не многовато ли теории на сегодня? В такие ночи, когда стоишь на якоре, всегда чувствуешь потребность поразмыслить. Ну, иди спать. Кто тебя меняет?
— Старший лейтенант Стере. Он вообще еще не ложился спать, читает.
— У него привычка такая. Видимо, не любит, когда его будят через час после того, как он уснет. Очень хороший и восприимчивый товарищ.
— И мне он таким показался. Правда, молчун.
— Думает много или мечтает… как ты.
Нуку в темноте улыбнулся. В этот момент он почувствовал близость к этому немолодому человеку, так откровенно делившемуся с ним самым сокровенным. А еще Нуку подумал, что с командиром ему здорово повезло.
— Я люблю иногда помечтать. Надеюсь, что когда-нибудь мне посчастливится увидеть Белого Кита…
Командир глубоко затянулся сигаретой. Огонек ее на мгновение высветил его профиль.
— Мда, старый символ… Меня в свое время тоже увлекла эта книга. В Черном море водятся китообразные, правда не белые киты, но какие-то их родственники. Но я полагаю, что твоя мечта не связана с увлечением морской фауной. У каждого моряка есть мечта. Мелвилл написал книгу, так? Что это — фантазия, реальность? Кто знает. Может, он услышал эту историю от моряков. А может, все это выдумка, сказка. Но не напиши он об этом, так кто-нибудь другой написал бы. Или появилась бы похожая история как выражение чаяний моряков, их своеобразного и мужественного восприятия жизни. И если Белый Кит существует в воображении, в мечтах, то хочется надеяться, что мы увидим его.
Якоб повернулся к фальшборту и бросил окурок в воду. Ветер понес маленький огонек вдоль борта. Якоб задумчиво смотрел на воду, словно силясь разглядеть на волнах контуры фантастического кита. Нуку, чтобы не мешать командиру, осторожно, на цыпочках отошел и стал спускаться по трапу. В каюте его ждала любимая книга, созданная скитальцем морей.
Глава 5
Амалия вошла в учительскую, бросила классный журнал на стол и, порывшись в сумочке, достала сигареты, но, оглядевшись, закурить не решилась.
— Кури без опаски, — сказала Дойна Попеску, поправляя съехавшие на нос очки, — директор уехал в инспекторат.
Все как будто только и ждали этого сигнала — сразу достали сигареты и закурили. Пьезоэлектрическая зажигалка Иона Джеорджеску-Салчии пошла по кругу. Несколько минут все сосредоточенно дымили. В тишине слышался лишь мерный стук маятника старинных часов в корпусе из мореного дуба. Размеренные колебания маятника напоминали о ходе времени.
— Все, сегодня курим в последний раз, — задумчиво сказал учитель философии Адам, педант с манерами, свидетельствующими об уравновешенности, и благородной сединой на висках. Благодаря элегантной внешности ему никто не давал его пятидесяти лет.
— Сплюнь через плечо и не говори больше таких слов: «в последний раз», — перебила его высокая пышнотелая учительница биологии.
— Ты что, суеверная? — съехидничал Адам.
— Не знаю. Я убеждена лишь в одном — что слова имеют скрытый смысл. Когда ты желаешь кому-то доброго здоровья, разве это не является выражением твоих искренних чувств?
— В таком случае и «добрый день» это, по существу, пожелание счастья, — улыбнулся Джеорджеску-Салчия. — Люди по природе в какой-то степени суеверны. Желая кому-то счастья, они апеллируют к сверхъестественным силам.
— Хватит теоретизировать, коллеги, — пробурчал учитель физкультуры. — Лучше скажите, во сколько сегодня футбольный матч.
— Хорошо, что напомнил, — спохватился Джеорджеску-Салчия.
— Наш писатель тоже футбольный болельщик? — раздался язвительный женский голос.
— Только в свободное время, мисс Попеску.
— А у меня телевизор испортился, — пожаловалась учительница биологии. — Что-то с кинескопом…
Амалия лишь краем уха слушала банальности, которыми обменивались коллеги в полной дыма учительской.
«Да, в последний раз, — думала она. — А потом домой — в пустоту и покой…»
Она опять вспомнила об Алеке. Где он сейчас? Может, прогуливается по бульварам какого-нибудь неизвестного города или проводит лето в одном из домов отдыха художников.
— Скорее бы каникулы! — сказал Адам, вытирая пот со лба большим носовым платком голубого цвета. — От этой жары не знаешь куда деться. Детьми все труднее управлять: то один ученик, то другой отсутствует на уроке без уважительной причины…
— Ну, допустим, не совсем без причины, — улыбнулась Дойна Попеску. — Причина есть — пляж. Так бывает каждый год. К тому же в этом году лето наступило раньше.
— Пора, — сказала учительница биологии. — Гасите сигареты. Я спешу, у меня практическая работа. Привет!
— И когда только дети смогут учиться дома, а учителя давать уроки по телевидению? — задал риторический вопрос Адам после того, как учительница биологии, прихватив какие-то колбы, отправилась в класс.
— А мы бы в это время занялись более серьезными делами, — иронически заметила Дойна Попеску.
— Я уже слишком стар, чтобы менять профессию. А вот вам это по плечу — хорошенькая, полиглот, работала гидом в Национальном бюро по туризму. Скажешь однажды какому-нибудь иностранному туристу аи лав ю [10] — и смотришь, мы уже получаем открытки из Кливленда или из Огайо [11].
— Откуда взяться Кливленду или Огайо? — рассмеялась Дойна Попеску, направляясь к двери. — У меня муж из Филиаши [12]. Амалия, пойдем после обеда на пляж?
— У меня дела. Сегодня обещали дать горячую воду, и я хотела заняться одним из видов водного спорта — стиркой белья…
— Жаль! — сказала Дойна и обернулась к Адаму: — Пошли, коллега?
Она ушла в сопровождении учителя философии. Амалия взяла классный журнал и тоже направилась к выходу. Шедший следом Джеорджеску-Салчия галантно распахнул перед ней дверь. Она остановилась на пороге:
— Маэстро, я прочитала твой рассказ. Как ты, наверное, счастлив, что умеешь так изображать жизнь. Это все равно что прожить ее дважды.
— Ты думаешь? — немного растерялся он.
Амалия, улыбаясь, утвердительно кивнула. Джеорджеску-Салчия продолжал держать руку на дверной ручке и даже сделал такое движение, будто хотел задержать Амалию:
— Про стирку… ты не выдумала? Или это каприз?
