гони. – Франя молчала, ожидая продолжения слов. – Короче, жена у меня померла, – горестно выговорил Иван. – Она померла, я и пришёл. К тебе снова. Примешь?
Франя закрыла лицо руками. Упавшего сегодня на неё горя было слишком много для одного зимнего дня в этом печальном городе, больше, чем душа её могла принять. Глаза её, уже начавшие за прошедшую рабочую смену привыкать к избыточной влаге, стали снова быстро намокать.
– Когда? – выдавила она, глядя на Ивана.
– Сейчас, – оживившись, отреагировал тот. – Прямо сейчас и останусь, если чего. У меня всё с собой. Паспорт, трудовая, военный билет. Ну и остальное всё.
– Я говорю, умерла когда жена твоя? – переспросила Франя, пропустив мимо ушей слова Ивана.
– А-а, умерла когда? – он опустил голову и снова несколько угас. – Сегодня умерла, Франь. Сегодня.
– Сегодня? – она подняла на него глаза. – А почему же ты не с телом, а тут, у меня?
– Тесть прогнал, – слукавил Иван. – Не ужились мы. Разные очень. Я и ушёл. Сам.
Версия получилось двоякой, но не настолько, чтобы обсуждать и дальше.
– А похороны когда? – горестно спросила Франя. – Куда хоронить будете, на городское или через кремацию?
Вопрос был абсолютно резонный, но настолько же и неожиданный. Когда хоронить – об этом он, уходя, не подумал. Не пришло в голову. Само отчаяние не пустило и захлестнувшая сердцевину обида. Как не подумал и о том, каким образом теперь узнает про эти похороны и у кого. А тогда первой мыслью было просто тупо бежать из этого дома. От карликов и деда их Лунио. Тем более что приобретённая в этих стенах увлекательная профессия всё равно уже навеки была в его руках.
Он задумался. Не хотелось отвечать просто так, не пропустив ответ через себя. Но ответил честно:
– Придётся узнавать у тестя. Или ж прямо в больничке её, если они узнают.
– Так она в больнице у тебя скончалась? – задала наводящий вопрос сострадательная Франя. – В какой? Может, я чего узнаю, через своих?
В этом месте Иван решил, что поведал достаточно, чтобы получить кров и очаг. Хотя бы на сегодня. А там как пойдёт. И ответил уклончиво:
– Я тут поесть нам прихватил в продмаге. Может, пошамаем?
Франя, уже успевшая вовлечь себя во вторую по счёту общую беду, засуетилась:
– Конечно, Ваня, само собой. У меня там ещё сырники со вчера остались. Погрею сейчас. И вроде сметана не вся вышла. Будешь со сметаной?
– Буду, – кивнул Иван и стал вытряхивать из рюкзака, поочерёдно кладя на стол, рыбную консерву, батон хлеба, коляску ливерной колбасы и пяток яиц в бумажном кульке. Одно оказалось раздавленным и замарало Ивана яичной жижей. Он брезгливо стряхнул жижу с руки на пол и обтёр кисть об свой рюкзак.
Потом они ели за столиком в торце её жилого прямоугольника, размером с два лежачих однодверных гардероба. А после этого она, думая про два горя сразу, начала стелить. Себе, как всегда, на узкоколейке. Ему – на полу, без вопросов. На одного.
Он молча и непривычно трезво следил за её приготовительными манипуляциями, знакомыми по прошлой, почти забытой жизни, думая о том, что, если, предположим, продолжать и дальше трудиться над ювелирными упаковками, то место это не подойдёт. Узко. И главное, серьёзному делу будет помехой сама хозяйка, которой тут из-за нехватки жизненного пространства некуда будет пристроиться, пока он творит.
– Ложись, Ваня, – она погасила свет, скинула с себя кофту и юбку, занырнула в ночнушку и легла сама. – Спокойной ночи, – с вежливой лаской проговорила она, желая тем самым лишний раз проявить чистосердечное сострадание к положению, в которое попал Иван.
– Спокойной, – пробурчал тот, начиная тихо злиться, что она сначала не позвала его к себе наверх, как раньше, а сразу пошла туда сама, на свою узкоколейку, без него. Он мысленно махнул на это рукой, но именно в этот момент, в окружившей голову темноте, его прижало. Вспомнилась Дюка, маленькая жена, ласковая и смешная. От той никогда не знал, чего ждать. Могла вдруг ни с того ни с сего подпрыгнуть игривым котёнком и залиться тонким смехом. Или же зарычать внезапно детёнышем африканского льва, оскалиться крохотными зубочками и поползти на него по их семейной кровати размером со всю эту Франькину комнату. А добравшись, положить холодные ладошки к нему на волосатую грудь и два раза жалобно гавкнуть, глядя своими глазами в его. И ещё всякое, тоже забавное.
Франька была другая, совсем. Тоже, если разобраться, добрая. Не говоря уж что большая и с сиськами. Но без девчачьей Дюкиной задиристой шалости, без молодого, не по возрасту и росту заливистого смеха, без умной, ужас как много знающей и помнящей маленькой головы и без многого ещё чего.
Зато в ней, во Франьке, было своё, ей одно данное. Тихая была и терпеливая, всегда согласная. Франю, как Иван знал по собственному опыту, было сложно вывести из доброжелательного равновесия или обидеть. Хотя по большому счёту он и не пробовал, потому что пользовался ею как мужик и эту свою постоянную возможность подспудно оберегал.
Привлекала его Франя и по другой причине. Там у себя, на проходной, Иван хоть и был вроде начальника для тех, кто под его зорким приглядом миновал шлагбаум, но оставался всё же совершенно ими не замечен. Караульный сделал дело – обеспечил беспрепятственный проход на территорию, – и прошедший перемещал себя дальше, в согласии с личной и служебной нуждой, забыв о том, кто именно подобную вольность ему разрешиил. Чужое пренебрежение обжигало Ивана обидой, а иногда и крепко било по самолюбию. Поделиться этим чувством было не с кем. Даже с Франей: просто ничего б не поняла. Да и не знал Иван, как это ощущение передать другому человеку, слушателю, готовому усердно вникать, понимать и одобрять. Дюка бы поняла, без вопросов, но он тогда уже на том шлагбауме не стоял, потому что стал жить с ней. Жаль.
А у Франи, так он про неё знал, интерес к нему другой, подлинный, как будто та хотела знать про всё, что до шлагбаума и что после. И умудрялась при том быть ещё и благодарной. Сама почти не говорила, сдерживалась или не умела, как и он. Больше просто смотрела на него тёплой тёлушкой: как ест, как ноги вытягивает, когда спускается с кровати на пол, как курит, лениво поднося ко рту, как уходит и как возвращается снова в ночь через три. И ничего ей не говорит про то, о чём она про них обоих думает.
Сейчас, в трудный час жизни, лёжа на матрасе и дымя в невидный потолок, Иван повторно прокручивал в голове всё, что уже успел передумать про Франьку: брать ли её снова или отказываться, искать судьбы дальше. Он знал, что она хотела замуж. Верней, узнал, когда уходил, от неё, под скандал. Сам до того не догадывался, думал, он ходит, она пускает. И всё. При чём свадьба? Кобыла с жеребцом не женятся, а связь имеют, и ласка попутная не запрещена никому, всё по природному и обоюдному. Да ещё со своими харчами был, не жмотничал и не пристраивался за её женский счёт...
Загасив папиросу, решил брать. Хотя б пока, на первое время. И тогда начал действовать. Вытянул из- под накидки длинную руку и осторожно повёл пальцами вдоль края Франиного одеяла, потихоньку притягивая его к себе, тем самым проверяя хозяйку на устойчивость. Знал, что та не спит, потому что не так дышит.
– Не надо, Ваня, – тихо, но твёрдо сказала Франя, и твёрдость эту он понял сразу, – не время сейчас. И вообще, у тебя жена умерла сегодня, тебе о другом совсем думать надо.
– Я и думаю, – нашёлся он из темноты снизу. – Думаю, что ошибку дал в прошлый раз, когда ушёл отсюда. Не надо было. Видишь, как дело окончилось всё равно, какой моей неудачей. И всем кошмаром этим ещё.
– Если помощь нужна, ты скажи, не робей. Я приду и сделаю чего надо. Помогу. Готовить если к поминкам что или же в церкви у себя могу поговорить, если отпевать. Она у тебя верующая? – и быстро поправилась: – Была...
– Она агностикой была, – с чуть приоткрытой гордостью за мудрёное слово ответил Иван.
– Кто была? – искренне не поняла Франя. – Я говорю, в Бога жена твоя веровала? В церковь ходила?
– Не ходила она, – коротко отрубил он, – зато много про него знала. Книжки читала разные, с молодости ещё. Но сама не молилась и в попов не верила. А он, говорила, есть, но не обязательно у вас там на небесах. Говорила, в самом сознании головы есть, и в совестливости есть, говорила, и в справедливости
