Толстяк показал ему бутылку охлажденной кока-колы.
Будет он говорить?
Марсело никак не отреагировал.
Тогда Толстяк откупорил бутылку и плеснул пузырящуюся жидкость на тело Марсело.
— Засуньте ему тряпку, — гневно распорядился он. — И дайте максимальное напряжение.
Муки возобновились, в глазах Марсело окончательно потемнело, и он потерял сознание. Когда же очнулся, словно разорванный на части вставал посреди пылающих руин, то услышал слова, которые сразу не вполне понял — что-то о докторе, об инъекции. Почувствовал укол. Потом услышал: «Надо его на время оставить».
Они заговорили между собой — о воскресенье, о пляже в Кильмесе [330], громко хохотали, жаловались, что пропадает праздничная встреча Нового года. Он услышал имена: Турок, Петрильо, или Потрильо, Толстяк, Шеф. В соседней комнате возобновились крики и вой. Почему его не прикончат? — сказал один. Кто-то подошел к Марсело и сказал: «Слышишь? Это твой друг Паласиос, мы ему не засунули кляп, чтобы ты слышал, а потом мы тебе его покажем».
Голова у него набита пылающей проспиртованной ватой, жажда невыносимая, и он слышит их слова: «Пивко-то не очень холодное, что тут поделаешь». Вопли продолжались. Палито, худой, кожа да кости, ранчо, команданте, новый человек.
— Ладно, ребята, за работу, — сказал кто-то, наверно, Толстяк. — Доктор говорит, этого надо на время оставить в покое.
Его развязывают и сбрасывают на пол.
— Приведите ту шлюху и Буццо.
Их волокут за волосы.
Марсело усаживают на пол у стены и заставляют смотреть: девушке лет девятнадцать — двадцать, парень немного постарше. С виду из рабочей среды, запуганные.
Того, кого назвали Буццо, раздевают и привязывают на том же столе, на котором пытали Марсело, а тем временем другие держат девушку. Толстяк говорит Буццо, что ему лучше заговорить, — иначе его будут пытать пиканой и изнасилуют его подружку.
— Мы знаем, что вы оба состоите в отряде Монтос[331]. Качито уже во всем сознался — в налете на казармы в Тигре, на госпиталь Сан-Фернандо, рассказал про гибель капрала Медины. Теперь ты нам выдашь кое-какие недостающие подробности: рассказывай про связь с отрядом в Кордове.
Какая связь? Он об этом ничего не знает?
— Принимайтесь за него, — приказал Толстяк.
Марсело видит со стороны то, что делали с ним, повторяются те же ужасные муки, те же чудовищные конвульсии.
— Довольно.
К парню подводят девушку.
— Как ее звать?
— Эстер.
«Эстерсита, тебе от мужчин обида», — напевает один из палачей.
— Помолчи ты, — говорит Толстяк.
— Где ты с ней познакомился?
— На фабрике.
— Какие у вас с ней отношения?
— Она моя невеста.
— И ничего общего с политикой, так?
— Ничего. Она просто моя невеста.
— И никогда не говорили о политике?
— Теперь все говорят о политике.
— Ах, так. Думаю, она знала, что ты член отряда монтонерос.
— Я не состою в их отряде.
Раздался веселый смех.
— Ладно, пусть так. Не будем спорить из-за чепухи. Разденьте ее.
Буццо закричал: «Не надо, не делайте этого!» В крике его слышалось отчаяние. Толстяк глянул на него и с ледяной вежливостью спросил:
— Ты что, думаешь помешать?
Буццо, покосившись на него, сказал:
— Конечно, сейчас я ничего не могу сделать. Но если когда-нибудь отсюда выйду, клянусь, я отыщу каждого из вас и прикончу.
На миг все остолбенели. Их лица выражали неимоверное веселье. Обернувшись к своим подручным, Толстяк спросил, чего они ждут. Платье на девушке разорвали в клочья. Марсело глядел, ужасаясь, и не мог отвести взгляда, словно завороженный. Девушка была из простых, из бедноты, но чувствовалась в ней какая-то скромная красота индеанок из провинции Сантьяго-дель-Эстеро. Да, конечно, Марсело теперь вспомнились несколько слов, произнесенных ею с акцентом, характерным для той провинции. Палачи, срывая с нее одежду, горланили, хохотали с нервной горячностью, особенно один мерзкий верзила орал: «Я первый!»
Когда тот, кого называли Турком, облизываясь и ошалев, набросился на нее, а его товарищи вокруг кричали, лапали девушку и мастурбировали, привязанный к столу парень завопил: «Эстерсита!» Марсело лишился чувств. С той минуты он утратил представление о времени и месте. То он опять оказывался в камере (в той же, что прежде?), где так же воняло экскрементами и мочой, то его снова пытали на столе, или били по животу, или выкручивали мошонку. Все смешалось — имена, которые ему выкрикивали, вопли, ругань, плевки в лицо. В какой-то момент он почувствовал, что его за волосы волокут по едва освещенному коридору и снова бросают на скользкий пол зловонной камеры. Ему показалось, что он там один. Но немного спустя, вглядываясь в темноту набрякшими, вылезающими из орбит глазами, которым все виделось в фантасмагорическом тумане, он различил сидящего на полу человека.
Тот что-то пробормотал. Его, мол, обвиняют в том, что он член РВС [332]. Член РВС? И он на все отвечал «да», очень испугался. Что теперь будет? Тон его был умоляющий, извиняющийся.
— Да, — пробормотал Марсело.
— Что — да? — спросил тот.
Что ничего страшного, не надо тревожиться.
Сосед по камере замолчал. Они опять услышали вопли, перемежавшиеся интервалами тишины (кляп во рту, подумал Марсело). Он услышал, что сосед подползает к нему.
— Как тебя звать? — спросил тот.
— Марсело.
— Сильно тебя пытали?
— Более или менее.
— Ты кричал?
— Конечно.
Сосед замолчал. Потом сказал: «Хочу помочиться и не могу».
Марсело дремлет — как будто он плывет над пылающей пустыней, ощетинившейся языками огня. Но вот его будят пинками. Опять они явились. Сколько времени прошло? День? Два? Он не знает. Он хочет одного — умереть сразу. Его тащат за волосы в какое-то ярко освещенное место, еще в одну камеру пыток. Ему показывают бесформенное тело, все в ранах, в нечистотах.
— Не узнаешь? А?
Это произносит Толстяк своим ледяным тоном.
Теперь Марсело кажется, что узнал, когда это изувеченное тело пытается пошевелить рукой как бы в знак приветствия. Поняв, кто это, он теряет сознание. Очнулся в той же комнате, ему, наверно, сделали укол.
