тщетно старался сделать свирепую физиономию, но все изобличало его в притворстве: свет лые кудрявые волосы, невинный детский взгляд. Никогда Виржини не била его, ни разу не дала ни пощечины, ни шлепка, а сам он терпеть не мог драк. Когда на Оливье нападали, он хотел толь ко одного — обуздать своих противников.
Мак все еще неистовствовал, но возбуждение у него угасало, глаза потускнели, у рта появилась горькая складка, будто он в себе сомневался. И почти умоляюще Красавчик обра тился к Оливье:
— Я ужасен, а? Дерьмо этакое, скажи правду, ужасен? Ты встречал таких типов, как я? Па паша мой был пьяницей, печень у него была, как губка, маменька вообще смылась неизвестно куда. Сам я вырос в мерзкой лачуге! На улице вокруг тоже всякая падаль, только подонки, гаде ныши. Но я, я — каид, ты слышишь — каид!
— Да, мсье! — сказал Оливье.
— «Да. мсье, да, мсье!» Ты говоришь, как маленький дурачок. Стой, я тебя научу обращаться с ножом, целиться в брюхо, вспарывать его так, чтоб вываливалась вся требуха…
— Да, Мак, — с гримасой отвращения ответил Оливье.
Но Мак уже причесался, застегнул воротник, поправил узел галстука, постоял перед зер калом, засиженным мухами, полюбовался белизной своего оскала, делая при этом обезьяньи гримасы и принимая различные позы. Оливье смотрел на него снизу вверх, не зная, бояться ли ему Мака, восхищаться им или презирать. Тайная радость и странная горечь овладели им. Как будто ему удалось положить Красавчика Мака на обе лопатки.
Когда толстая Альбертина замечала, что по улице идет непохожий на местных жителей человек, отличающийся от них походкой, манерами, одеждой, — словом, какой-то чужеземец, а может турист, поднимающийся к церкви Сакре-Кёр, — она с философским видом заявля ла:
— Ну и типчиков тут увидишь, скажу я вам!
Оливье, рассматривая Мака, подумал то же самое. «Ну и типчики есть на свете!» Он по смотрел на фотографию Принцессы Мадо. Совсем незнакомая ему улыбка, какая-то фальшивая — так улыбаются кассирши, когда им приходится быть любезными. Мальчик задумался, дей ствительно ли он ненавидит Мака, но не мог найти ответа. Вдруг, осмелев, он дерзко спро сил:
— Я могу уже уйти? — Но тут же быстро добавил: — Ты каид, Мак, ты самый главный
— Еще бы, — проронил тот, поводя плечами. — Пшел прочь, мелочь несчастная, и смотри не забывай, чему тебя учил Красавчик Мак.
Оливье не заставил его повторять это дважды. Бросился к двери, открыл ее, выскочил и стремительно помчался по лестнице, отталкиваясь плечом от стены на каждом повороте, чтоб еще более ускорить свой бег. Подскочив к дверям, за которыми жили его кузены, он попы тался пригладить рукой волосы. Жан сразу заметит в нем что-то необычное, а Элоди скажет:
— Откуда этот парень взялся? Нет, он становится просто лодырем, знаешь, его невозмож но больше держать. О боже мой! Господи! Дева Мария!
Глава седьмая
Улица, как легкая барка, причалившая к столице, зыбко качалась на волнах событий, вое вала с повседневной нуждой, иногда выказывала в своих суждениях настоящую мудрость, а в другой раз только напевала, чтоб позабыть о своих бедах. Но руки перелистывали газетные страницы, люди читали их, качая головой, переходя от тревог к улыбке, от беспокойства к развлечениям, успокаивая, худо ли, хорошо ли, самих себя, ибо мир других, счастливых и обеспеченных, был образцом, недоступным для подражания, хотя и оставался мечтой и на деждой.
Маленькая улица Лаба была как кино для бедных людей, истинный рай для тех, кому жилось неудобно и скудно, место, где все вели себя вольготно и непринужденно, где даже удавалось порой пережить приключение. Считалось, что «улица принадлежит всем и каждому», и это оз начало — тут можно чувствовать себя как дома. Потомственных парижан в этом квартале бы ло немного, а те, кто проживали в верхней части улицы Лаба, явились сюда со всех концов света: тут были испанцы, итальянцы, арабы, евреи, мартиниканцы, поляки, русские, а также бретон цы, овернцы, баски, которые все еще тосковали по родной провинции, но все они — как чужезем цы, мечтавшие поскорее ассимилироваться, хотя и сохранив свою национальную самобыт ность, так и коренные жители пустынных французских окраин, — лишь здесь, на этой улице, об ретали немного того живительного воздуха, который помогал им существовать.
Вокруг этой барки бушевал целый мир со своими бесконечно разворачивающимися со бытиями, вести о которых доносили сюда иллюстрированные журналы и радиопередачи, то претенциозные, как молодая провинциалка, то захлебывающиеся от восторга. А сюжеты, вызывавшие этот восторг или страх, все умножались, становясь темой взволнованных разгово ров: первые полеты и непрерывный стремительный прогресс авиации, конкурс элегантных ав томобилей; приезд в Париж Чаплина; Ганди с его голым черепом, тощими ногами, всегда за драпированный, будто он только что вышел из ванны; толстяк Габриэлло с его популярным но мером «голодные муки»; Соня Хени, знаменитая танцовщица на льду, скользящая по каткам всего мира; велосипедные гонки; богач Ага-Хан, играющий в гольф; выступление Гитлера и национал-социалистов против старого Гинденбурга; похищение ребенка у летчика Линдбер га; величественный жест Сеятельницы с новой почтовой марки; полет Париж — Нью-Йорк, со вершенный авиаторами Костесом и Белонте; Бал Моды в Гранд-Опера; благотворительный вечер в пользу детских больниц; нации Европы, оспаривающие свои границы; конференция по разоружению; Лига наций…
Но все эти события казались какими-то нереальными, отдаленными, выдуманными, хо тя иногда и пугали. Подлинная жизнь улицы состояла в самих встречах людей, в их беседах, иг рах, пересчитываемых без конца мелких деньгах (и если монеты падали, то обычно о них гово рилось: «Больше не вырастут!»), а также во флирте, в свадьбах, рождениях и смертях, в ужа сающей безработице, в мучительном рабочем дне, доводящем людей до крайней усталости, в провонявшем рагу, грязном белье, сырости, опозданиях в мастерскую или контору («Я ему ска зал, что в метро случилась задержка, а он мне ответил: «Покажите билетик с отметкой об опо здании». Тогда я сказал вот что, а он мне вот так ответил…») и, наконец, — в любовных историях, ссорах, примирениях, иногда в драках. И все это возвращало вас к чудесным воскресеньям с долгими трапезами, тянущимися от предобеденного аперитива до послеобеденного конь яка, с поспешными сборами на состязания по гребле и загородные танцульки, в кабачки и харчевни, на ярмарки и гулянья, в зоосад, в киношку и в цирк, на площадь Трон, самую веселую ярмарку, в кафе «
Молодые отправлялись на загородные танцульки, чтобы, подражая персонажам Карко, поплясать в свое удовольствие — ленивую жаву, румбу или антильский танец бигуин. Но за все надо было платить: две минутки подвигал ногами — гони пять сантимов. Все время в зале раз давались то возгласы контролеров с кожаными сумками «