на лёд и тут же врезался в сугроб. Следом за мной скатились портфель и шапка.
Я неловко встал и принялся отряхиваться.
— Ну как? — спросил Гриша.
— Здорово, — выдохнул я.
Я поглядел на собак. Высунув языки, они повизгивали от радости. Честное слово, если бы я не знал, что собаки не умеют улыбаться, я бы подумал, что они смеются.
Сколько раз мы скатились с того склона, я уже и не помню. Мы с Гришей менялись видами транспорта. Он мне давал дощечку, а я ему — портфель.
Потом мы перешли на другой склон. От него было рукой подать до Гришиной школы. Ледяная дорожка вела прямо к двери.
Гриша продемонстрировал «класс» — скатился на ногах и даже ни на секунду не терял равновесия.
— Никак не могу с одного раза доехать до школы, — пожаловался Гриша. — Как ни разгоняюсь, не получается.
Я прикинул расстояние до школы.
— Тебе мешает сила инерции, а чтобы её преодолеть, надо увеличить ускорение, — и, увидев по голубым глазам Гриши, что он ничего не понял, я растолковал: — Если бы склон был покруче да повыше, ты бы домчался.
Гриша покрутил в восхищении головой:
— Вундеркинд.
В первый раз, с тех пор как меня прозвали вундеркиндом, я почувствовал радость.
Нечего говорить о том, что на урок к Валентине Михайловне я, конечно, опоздал. Юля удивлённо спросила:
— Что с вами случилось, Всеволод?
А и вправду, что со мной случилось? Просто у меня оказалось целых два часа свободного времени, а это так здорово.
ЛЮБЯТ ТЕБЯ РОДИТЕЛИ?
К следующему занятию Лев Семёнович, конечно, не выздоровел, и у меня снова оказалось целых два часа свободного времени. Уверенная, что в прошлый раз со мной ничего не случилось, бабушка вновь позволила мне подышать свежим воздухом.
На радостях я бегом кинулся к троллейбусу и вскоре уже был на нашем дворе.
Я вертел головой по сторонам, но Гриши нигде не видел. Я обошёл весь двор вдоль и поперёк, но Гриша словно сквозь землю провалился. Нигде не повстречал я ни одной собачки. Хоть у них вряд ли можно было узнать, куда запропастился Гриша.
Я сел на скамейку, на которой тихо дремали две старушки, и задумался.
А почему у меня нет друзей? Наверное, потому, что у меня нет свободного времени. Ведь дружить — это вместе бегать, прыгать, играть, кувыркаться, разговаривать, фантазировать… На всё на это у меня не хватает времени. Вот почему у меня нет друзей.
Может, один Гриша? Когда-то давным-давно, в далёком детстве, мы с Гришей были друзьями. То есть носились по двору допоздна, пока родители не загоняли нас домой. Золотое было время!
Я поднял голову, отяжелевшую от дум, и увидел Гришу. Мой приятель плёлся домой. Перед ним бежали две собачонки — дворняжка Уголёк и лохматая Кнопка.
— Привет! — обрадованно кинулся я навстречу другу.
— Привет! — хмуро ответил Гриша. — Ты чего тут?
— Да вот — два часа свободного времени…
— Опоздал ты, — Гриша с досады махнул рукой. — И я опоздал.
Всюду лежал снег, а склон оголился. С утра потеплело, и на накатанных ледяных дорожках появились рыжие пятна земли. Какое уж тут катанье! Я разделял огорченье друга.
— А почему ты опоздал? — спросил я Гришу.
Почему я опоздал, было ясно. Но почему опоздал Гриша, это было не ясно.
— Учительница виновата. — Гриша поморщился, словно от зубной боли. — Взяла мою тетрадку по письму: «Почему столько клякс?» А я говорю: «Нина Ивановна, вы что, не знаете, в каком я доме живу? — „Знаю, в высотном, — отвечает учительница. — Но какое это имеет отношение к кляксам в тетради?“ Я пожимаю плечами — до чего же непонятливый народ эти учителя, но всё-таки объясняю: „А вот какое отношение. Ветер раскачивает дом, и особенно двадцатый этаж, где я живу. Раскачивается стол, стул. Тетрадка тоже раскачивается. Я сам удивляюсь, как в таких ненормальных условиях вообще уроки делаю, а вы про какие-то кляксы говорите“.
Гриша рассказывал очень серьезно, и я не решался рассмеяться.
— Ну и что сказала учительница? — спросил я.
— Что она может сказать? — Гриша вздохнул. — Сказала: „Останешься сегодня после уроков в школе и на первом этаже сделаешь домашние задания. Надеюсь, что на первом этаже тебя не будет раскачивать“.
Гриша снова замолк. Не очень ему хотелось рассказывать эту историю.
— А кляксы всё равно были. Я так старался. Ручка, наверное, плохая? Как ты считаешь? — с надеждой спросил у меня Гриша.
— Наверное, — кивнул я.
Во время нашего разговора собачки носились друг за дружкой. То Уголёк догонял Кнопку, то Кнопка мчалась за Угольком.
— А где остальные? — спросил я.
— Пристроил, — обрадовался Гриша. — Нашёл им дом, семью…
— А эти?
— У меня останутся. Хотя родители и против. Я устроил собакам жильё в подвале. Там тепло, хорошо. А еду я ношу.
Почувствовав, что о них идёт речь, собаки замерли на месте, чинно постояли, как полагается благовоспитанным собачкам, глядя преданно в очи своему хозяину, а потом снова понеслись по кругу.
Гриша глядел на собачек и ласково улыбался. Так улыбается взрослый, глядя на проказы ребёнка.
— Слушай, — вдруг повернулся он ко мне. — А тебе не надоело быть вундеркиндом?
— Надоело, — неожиданно признался я.
— Ну так бросай это дело.
— А как?
— Поговори с родителями по душам. — У Гриши всё было просто. — Мол, так и так, родители дорогие, нет мне житья, таю на глазах, чахну, хватит человека мучить… Родители поймут. Они же тебя любят. Ты у них единственный сын… Любят тебя родители?
Я задумался. Раз столько учителей ко мне приставили, развивают меня, раз добра мне желают, значит, любят. Ну, конечно, любят.
— Любят, — сказал я вслух и вздохнул.
Гриша заметил, что я вздохнул.
— Родители, вообще, странные люди, — сказал он. — Сами не знают, чего хотят. Если бы в один ужасный день мы стали такими, какими они нас хотят видеть, то сами бы испугались, чего натворили…
У меня истекло свободное время, и я вынужден был распрощаться с Гришей и его собачками.
Я понимал, что всё дело в бабушке, что это она всё за-теяла. И она одна может всё рас-теять, то есть расстроить.
Но я только представил, как начну говорить с бабушкой по душам о том, что, может, мне поменьше заниматься, отказаться хотя бы от одного учителя, и мне сразу стало худо. Бабушка тут же скажет, что у
