Бандей с Лысым с минуту упорно и мрачно глядели друг на друга, по-бараньи наклоняя головы.
– Нешка, кинь семечек на стол. Вишь, петухи нацелились… поклюют и разойдутся! – крикнул Биняк, и все захохотали.
Отмякли наконец и Лысый с Бандеем.
– Сколь в банке? – спросила Ореха с печи. – Может, поллитра полагается?
Пересчитали деньги, оказалось восемнадцать рублей с лишком. Целковый отдали Орехе. Поскольку в банке было больше пятнадцати рублей, причиталось купить взявшему банк поллитру рыковки. Таков уговор.
– У меня последняя осталась, – предупредила Ореха, отдавая Лысому водку.
Кроме водки на печи у нее стояли два ящика с конфетами, да с жамками, да еще мешок с семечками. И безмен лежал. Отвесит, сколько желаешь.
– Оставь ее! – кивнул Бандей на водку. – Пить будем после игры.
– Почему это? – спросил Лысый.
– Потому! Распоряжается проигравший… по закону.
– Как хотите. – Лысый взял карты и открыл банк.
– Дай и мне карту! – попросил Федька.
Лысый с удивлением поглядел на него, словно впервые увидел:
– Что, Маклак, кобылу отыграть хочешь?
– А ты что, пожалел нашу кобылу? – огрызнулся Федька.
– Ишь ты, дьяволенок! Веселится еще… Отец, поди, портки зубами рвет с досады…
– Не беспокойся, по миру не пойдем, у тебя милостыню не попросим.
– А ну заткнись!
– Ты чего пристал к парню? – вступился Бандей. – Какое твое дело, кому играть, а кому нет? Просят карту – давай!
– У него, поди, денег-то пятиалтынный за щекой.
– Не твое дело… Дай! – властно напирал Бандей.
У Федьки с Лысым глухая вражда. На святках этой зимой в толпе ряженых выделялась дюжая баба в цветной поньке, в нагольной шубе и при маске. Баба пела сиплым дискантом срамные частушки и приставала к девкам. Угадывая под маской по широченным плечищам мужика, ребята держались в стороне, но когда «баба» облапила Тоньку Луговую и при всем честном народе стала тискать ее и целовать, Федька не выдержал – кочетом налетел на высокую «бабу» и щелкнул ее по затылку. «Баба» рявкнула, бросив Тоньку: «Задавлю!» – и, подняв руки, по-медвежьи кинулась на Маклака. Тот юркнул «бабе» под мышку, принял на бедро эту тушу и, рванув за ноги, пустил через себя на дорогу. «Баба» так и растянулась всем хлыстом – руки вперед, мордой в снег. Слетела с нее маска, шаль, и заблестела, залоснилась на снегу розовая лысина. «Да это Лысый!» – удивленно ахнули в толпе. Тот, матерясь на чем свет стоит, вскочил, сорвал с себя шубу: «Убью ошметка!» – и бросился с кулаками на Федьку. Их разняли. А улица еще долго удивлялась: «Вот так Федька! Ай да Маклак! Эдакого кабана завалил… Видать, в деда Евсея пошел». Евсей Бородин, правда, не доводился ему дедом, а всего лишь братом Федькину деду, но кулачник он был отменный. Первый на селе. Один стенку держал.
Федька получил карту – девятку червей… И когда дошла до него очередь, протянул ее к Лысому.
– Иду на рупь.
– Деньги на кон! – сказал Лысый.
– Вот скаред лыковый, мать твою… – выругался Бандей. – Ты карту давай!
– Деньги на кон! – заупрямился Лысый.
– На! – Федька выкинул измятую трешницу.
Лысый отсчитал ему два рубля и вытянул карту. Оказалось – десятка бубен.
– Наберись! – сказал Федька и затаился, ужав голову в плечи.
Лысый открыл своего валета, кинул к нему восьмерку и еще восьмерку:
– Восемнадцать!
– Мало каши ел, – торжествующе сказал Федька. – У меня девять очей, – и кинул свои девятку с десяткой.
– Ты чего карты загнул? – придирался опять к нему Лысый.
– Ты играть будешь или каныжить? – гаркнул Бандей и так хлопнул своей пятерней по столу, что зазвенели в кону деньги и фукнула, мигнув, висячая лампа.
– Я-то играю, – сказал примирительно Лысый. – А ты гремишь как немазаная телега.
– Сдавай!
Бандей все больше и больше горячился, ходил только ва-банк, проигрывался. На кону перевалило за двадцать рублей. Лысый простучал и сдал по последнему кругу.
– Иду ва-банк, – сказал Бандей, не глядя на свою карту.
– Деньги на кон, – сказал Лысый.