– Лучше до Козявки сбегать. У нее самогонка и огурцы соленые.
– Нешка, дай чашку под огурцы!
– А кто пойдет за самогонкой?
– Как кто? Младший. Вот, Маклак сбегает.
– Бандей, в чем домой пойдешь?
– Чуни мои наденет, – просипел Никифор.
– Дойду и босым. Чай, ноне не Крещенье.
Маклаку сунули железную тарелку под огурцы, денег дали на самогонку. Ореха взвесила ему два фунта «Раковой шейки». Набил он полные карманы конфетами и, радостный, вприпрыжку, помотал по селу к шинкарке Козявке.
– Стой, кто идет! – ринулся кто-то к нему из-за толстой придорожной ветлы.
Федька увернулся было, но споткнулся о колесник и растянулся в дорожной пыли. Тарелка с грохотом отлетела в сторону.
– Подвинься, я ляжу! – хохотнул над ним голос Чувала.
– Осел вислоносый, сыч лупоглазый! Чтоб тебе кистенем ребра пересчитали, – ругался Федька, отряхиваясь от пыли.
– А я за тобой пошел… Гляжу – Маклак сам бежит навстречу. Я за ветлу… попужать хотел.
– По зубам бы тебя, лупоглазого…
Федька поднял тарелку – она была вся в пыли:
– Ну, где ее теперь мыть? Куда идти?
– Откуда она у тебя? Зачем? – спросил Чувал.
– Ореха дала… Лысый с Бандеем за огурцами послали к Козявке… Да за самогонкой.
– Лысый? А ну-ка, дай сюда! – Чувал взял пыльную тарелку, отвернулся к ветле и помочился.
– На, чистая! – протянул он через минуту тарелку.
– Да ты что?
– А что? Лысый с Бандеем все сожрут… за милую душу.
– И то правда. Лысому поделом, – согласился Федька.
И они пошли за огурцами и самогонкой к Козявке.
Федька с Санькой вернулись на Красную горку, когда уж народ схлынул. Ушли принаряженные бабы с мужиками, расползлась по домам досужая, любопытная и пронырливая мелюзга, разошлись парочки по заулкам да по выгону, остались одни неугомонные – десятка два парней и девчат, для которых еще понятие «улица» больше было связано с забавами и проделками, чем с шушуканьем да любовными утехами наедине.
Девчата сидели на одной скамье, ребята поодаль на другой. Мишка Кочебанов, отыграв свое, застегнул гармонь и положил ее в фанерный футляр, похожий на скворечню. Лузгали семечки, сосали конфеты, принесенные Маклаком, перебрехивались, как говорили в Тиханове.
– Ребята, а я знаю, у кого из девчат пятки немытые, – сказал Мишка Кочебанов.
Он был головаст, кривоног и носил прозвище Буржуй.
– У кого?
– У второй с краю.
На скамье девчата завозились, и Тонька Луговая заголосила на всю улицу:
– Буржуй головастый! Ты на себя погляди. Сроду за ушами не моешь.
– А ты откуда знаешь? На ухо ему шептала, что ли?
– К щеке прижималась…
– Коленкой, да? – кричали девчата. – Он ей по шейку и то не будет.
– Она приседала… Гы-гы! – неслось от ребят.
– Обормоты! Да если Тонька захочет, вы сами все станете перед ней на четвереньки.
– А еще она ничего не захочет? Га-га…
– Срамники окаянные! – подражая бабам, кричат девчата. – Вот на это вы только и способны.
– Цыц, сороки! Ребята, айда сало из них жать.
– Только попробуйте…
Федька и Чувал подбегают к девчачьей скамейке и начинают плечом теснить, сдавливать всю эту сидячую шеренгу. Девчата цепляются за скамью, визжат, отчаянно сопротивляются. К ребятам подбегают еще на подмогу и начинают толкать враскачку.
– Раз-два, взяли! Еще взяли…
Наконец сбитые со скамейки девчата кубарем, как снопы друг на дружку, валятся наземь. Потом с
