Кажтся, мужской разговор с Барышевым за бутылочкой абсента или текилы накрылся… Он теперь по другую сторону баррикад, он с Ольгой, а значит – не может советовать Барышеву, как ее снова завоевать. Ведь это будет предательством… Или нет?! Господи, как сложно-то все! А главное, пока все не разрешится, Надька его голодом заморит и выучит все психиатрические диагнозы.
– Я бы сама это сделала, – виновато улыбнулась Ольга, – но… Не в лучшей я сейчас форме, Димка. Соображаю плохо.
– Зачем же сама! – Грозовский сел на подоконник, чтобы видеть Ольгины глаза и попытаться хоть как- то пробиться к ее разуму. – Я же сказал, Оль, все сделаю. Только… Может, не стоит принимать решения сейчас, а? – Дима снова взял и сжал ее холодные пальцы. – Сама же говоришь – плохо соображаешь, а?
Ольга смотрела на него, словно не видела…
– Поговори с Сергеем…
Глаза ее потемнели, она вырвала руку.
– Не сейчас, не сейчас! – Грозовский понял, что не стоило так прямолинейно.
Господи, сложно-то как!
– Ты подожди, дай себе немного времени, – вкрадчиво продолжил он. – Ну, подумай! Ведь это жизнь. Твоя и его. Здесь сгоряча рубить нельзя. А?
– Ты только что обещал мне помочь, – металлическим голосом произнесла Ольга.
– Так я и не отказываюсь! – Грозовский спрыгнул с подоконника, полный решимости помочь Сергею – хотя бы зародить сомнение в этих холодных глазах. – Оль, только мне кажется…
– Так ты поможешь? – перебила она его.
Дима замер и понял – эту схватку он проиграл. Он по другую сторону баррикад и помочь Сергею ничем не может…
– Завтра я пришлю к тебе риелтора, – пообещал он Ольге.
Сергея отпустили из больницы на следующий день, поставив пару капельниц и посоветовав поменьше волноваться.
Поменьше волноваться… Легче было умереть там, на лавочке, чем выполнить это предписание.
Из больницы Барышев поехал в «Стройком», потому что, раз он не умер, нужно было как-то жить, а на него завязаны сотни людей, связей, проектов и планов. Поэтому он отдаст сегодня все необходимые распоряжения, поставит все свои подписи, созвонится-договорится и… снова на ступеньку – ждать Ольгу, валяться у нее в ногах и пить заговоренную бабкину воду «от всякой дури».
На крыльце «Стройкома» стояла Оксана – в куцей курточке, лезвиями-глазами высматривая добычу. Ядовитый скорпион.
Как она могла казаться ему красивой?..
Он прошел мимо, но Оксана схватила его за рукав.
– Сережа!
Он вырвал руку и пошел дальше, но она забежала вперед и преградила ему дорогу.
– Сергей!
Барышев в упор посмотрел на нее. Почему он раньше не замечал, какой у нее узкий лоб и как уродливо близко посажены глаза? Почему не видел нечистого цвета кожи и некрасивого изгиба губ – будто она готова сказать что-то грязное…
– Чего ты хочешь?! Чего ты от меня хочешь?! – в отчаянии спросил он, понимая, как глупо и пошло звучит этот вопрос.
Оксана молчала. На глазах у нее показались слезы, губы дрогнули.
– Ты не понимаешь, что мы с тобой наделали… Я сам не понимал.
– А теперь понял? – хрипло спросила Оксана.
– Понял. Слишком поздно, но понял.
– Сережа, я люблю тебя.
– Нет, ты меня не любишь. И я тебя не люблю. Это что-то другое. Похоже на любовь, но что-то совсем другое…
Похоть, хотел добавить он, но промолчал. Похоть с моей стороны, а с твоей – что-то вроде сафари на олигарха.
– Почему ты решаешь за меня? – со слезами в голосе спросила она.
– Это было чудовищной глупостью, – стараясь не сорваться на крик, подчеркнуто-сдержанно произнес Барышев. – Мы оба сделали ужасную глупость…
– Не говори так!
– Это все я… Надо иметь мужество признать это. Прости меня. Если можешь.
Он отодвинул ее и вошел в здание. Дверь не успела закрыться, когда он услышал отчаянное:
– Я улетаю! Сегодня!
– Счастливого пути, – одними губами беззвучно сказал Сергей.
Посадку уже объявили, но Оксана не торопилась – ей казалось, что, как в кино, в последний момент в зал вылета ворвется запыхавшийся Барышев, схватит ее в объятия и скажет так, чтобы все услышали:
– Я люблю тебя! Я жить без тебя не могу!
Но минуты убегали, а Барышева все не было… Только Ленка рядом противно чавкала, щелкая семечки, и шмыгала то и дело простывшим носом. Оксана последний раз бросила взгляд на вход, взяла чемодан и направилась к рамке металлоискателя. Ленка засеменила за ней.
– Значит, все? – спросила она. – Прошла любовь, завяли помидоры…
– Да нет, нет, – пробормотала Оксана, оглядываясь и жадно всматриваясь во входящих в стеклянную дверь людей. – У него в глазах что-то было! Пусть он что хочет говорит, меня не обманешь! Я мужиков насквозь вижу. Еще поборемся! Мы ведь из тех лягушек, что из молока масло сбивают, а не тонут в нем! Еще поборемся!
Ленка как-то странно на нее посмотрела, смахнула с губ шелуху от семечек и вдруг выдала:
– Слушай, а может, ну его к богу, а? Правда, Оксанка! Шут с ним! И так вон какую кашу заварила!
– С чего это ты благотворительностью увлеклась, моралистка ты моя? – зло перебила ее Оксана.
– Да я… – Ленка потупилась и отвела взгляд. – Просто…
– Ну, вот и заткнись тогда! Со мной, знаешь, так не поступают! Мы еще посмотрим, кто из нас проиграл, а кто выиграл!
Оксана ускорила шаг, оставив позади Серегину. Пусть рукой машет ее гордой спине, она не обернется. А может, Ленка даже махать не будет… Продолжит щелкать свои семечки и вернется в свою убогую жизнь.
Злые слезы подступили к глазам.
Последний ее оплот – Ленка – и тот рухнул.
Ну, ничего, она еще поборется.
Она не масло, а золотой пьедестал себе лапами взобьет!
Сердце давало о себе знать.
Поэтому Сергей три дня просидел дома, принимая выписанные врачом таблетки и стараясь «не волноваться».
Последнее выходило с трудом, ведь все в доме – решительно все! – вплоть до каждой складочки на портьерах, вмятин на диванных подушках, увядших цветов на подоконниках и разбросанных игрушек – напоминало об Ольге и детях.
Если бы Сергей умел плакать, он бы рыдал все три дня, но слез не было, и он слонялся по комнатам – без сна, без еды, прижав к себе Петькиного плюшевого мишку и тихонько скуля, как старый больной пес.
А на четвертый день он поехал по заветному адресу. По дороге он снова и снова прокручивал, проживал тот момент, когда в гостиничный номер ворвалась Ольга…
Он не удивился тогда, даже не ужаснулся. Просто понял – время заслуженной казни пришло, и лучшее, что он может сделать, – подставить шею под падающее лезвие гильотины.
Он так хотел пощечины, проклятий… А Ольга начала смеяться.
