– Боюсь, кровать покажется вам не такой удобной, как та, к которой вы привыкли, Оливер. Надеюсь, это не помешает вам выспаться.
– Я могу спать почти везде, милая, да и Саймон тоже, – заверил Камелию Оливер. – Пожив на улице и побывав в тюрьме, научишься обходиться тем, что есть.
– Вы были в тюрьме? – округлил глаза Бадрани.
– Пару раз, – пожал плечами Оливер.
– За что? – Сенве тоже посмотрел на Оливера с новым интересом.
– За обираловку.
Аборигены недоуменно посмотрели на него.
– За воровство, – объяснил Оливер. – Я был одним из лучших воров в графстве Аргайлл и сейчас талант не растерял. Этим старым рукам часы срезать, что кнутом взмахнуть. Держу пари, что в Лондоне нет замка, который я бы не одолел.
– Правда? – На Бадрани эти слова явно произвели впечатление. Он поднял полог палатки, пропуская Оливера, и спросил: – Как вы одолеваете замок, мистер Оливер?
– Ну, есть разные способы, – начал Оливер, довольный, что нашел заинтересованных слушателей. – Для большинства замков нужны лишь пара кусочков железа и немного терпения…
– Я покажу вам вашу палатку, Саймон, – сказала Камелия. – Она в другой стороне лагеря.
– Я могу показать Кенту его палатку, – быстро предложил Эллиот.
– Это очень любезно с вашей стороны, Уикем, – улыбнулся Саймон, – но я не хотел бы утруждать вас после такой длинной поездки, особенно после неприятностей, которых вы натерпелись от лошади.
– Доброй ночи, Эллиот, – добавила Камелия. – Увидимся утром.
Эллиот натянуто улыбнулся, раздосадованный тем, что Кент в отличие от него сумел остаться наедине с Камелией.
– Хорошо, тогда спокойной ночи.
Камелия вышла из палатки, воздух был сладок и прохладен. Он был напоен ароматом щедрой африканской земли зелени, к которому примешивался мускусный запах диких животных, бродивших вокруг лагеря. Несмотря на безрадостный отчет Траффорда, Камелия была счастлива как никогда. Она вернулась в Пумулани и привезла Саймона и его паровой насос. Воскресший оптимизм пульсировал в ее жилах, наполняя нетерпеливым желанием работать.
Если бы не середина ночи и усталость ее спутников, она попросила бы Саймона немедленно включить насос.
– Вот ваш дом, – сказала Камелия, откинув тяжелый полог палатки, стоявшей почти на краю лагеря. – Палатка небольшая, но надеюсь, вы сочтете ее подходящей.
Камелия шагнула внутрь и, нахмурившись, оглядела узкую деревянную кровать, одинокий шаткий стул и маленький стол, на котором стояли металлический таз, кувшин и масляная лампа. Обернутый холстом насос занимал почти половину пространства, осталась только узкая дорожка, чтобы Саймон мог перелезть через чемоданы и добраться до кровати.
– Наверное, вам следовало поселиться в моей палатке. – Камелии вдруг не понравилось, что Саймон будет жить в такой тесноте. – Она гораздо больше, а вам понадобится много места.
– Тут замечательно, Камелия, – уверил ее Саймон – Мне будет удобно. Я могу спать где угодно, вы же знаете.
Она с сомнением кивнула. Жаль, что она не сообразила распорядиться отнести вещи Саймона в ее палатку, а она бы заняла эту, меньшую. Она совсем забыла, какие спартанские условия в Пумулани. До сих пор мысль о неудобствах не приходила ей в голову.
– Хорошо, тогда, если вам ничего не нужно, я пожелаю нам спокойной ночи.
– Доброй ночи, Камелия.
Она двинулась к выходу, потом остановилась.
– Что-то еще? – спросил Саймон.
Камелия неуверенно смотрела на него.
– Я хотела у вас кое-что спросить.
– Что?
Она долго молчала.
– Каково сидеть в тюрьме? – наконец тихо и скованно спросила она.
Саймон напрягся. Он понимал, что любопытство Камелии вполне оправданно. При первой встрече она уверила его, что интересовалась только его способностями ученого и изобретателя. Но с тех пор между ними многое произошло. Невероятная страсть, которой он прежде не знал, и что-то еще тихо и настойчиво расцветали в нем, превосходи физическое желание. Именно это отбивало у него охоту отвечать на вопрос.
Саймой, сам толком не понимая почему, хотел, чтобы Камелия думала о нем только хорошее, насколько это возможно, учитывая его отвратительное прошлое, одержимость и эксцентричное поведение. Поэтому он замялся, словно не разобрал, о чем она спрашивает, хотя прекрасно понял ее вопрос.
– Я знаю, что это, должно быть, было ужасно. – Камелия не хотела, чтобы Саймон считал ее изнеженной особой, которая понятия не имеет о жестокости тюремной системы. – Я не имела в виду условия. Я хотела понять, как вы это пережили? Вы ведь были ребенком, но сумели вынести и жизнь на улице, и тюремное заключение, а сейчас… достаточно посмотреть на вас…
– Я не уверен, на что именно вы смотрите, – поддразнил Саймон, пытаясь отвлечь ее интерес от своего детства.
– На вас. Вы дисциплинированный, блестящий…
– Я не блестящий, Камелия, – возразил он. – Просто я смотрю на вещи иначе, чем другие.
– Вы блестящий ученый, – настаивала она. – Чтобы понять это, достаточно посмотреть на ваши научные успехи и замечательные статьи, которые вы написали.
– Многие оканчивают университет и пишут статьи, но уверяю вас, что большинство из них просто болваны. Некоторые из умнейших людей, которых я знаю, никогда не был и в классной комнате.
– Вас делает блестящим способность видеть возможности там, где другие люди видят конец, – объяснила Камелия. – Вы, глядя на что-то, не думаете, как большинство из нас: какая великолепная вещь! Вы смотрите и думаете: это не слишком хорошо, как это можно улучшить? И не имеет значения, что это – старая добрая швабра, которая в обиходе уже сто лет, или новейшие пароходные двигатели. Вы способны улучшить все.
– Не все. – Саймон с непроницаемым лицом спокойно продолжил: – Когда я вижу совершенство, его я не могу улучшить.
– Ничего совершенного нет.
«Ты совершенна».
Саймон смотрел на Камелию. Она, нахмурив брови, изо всех сил пыталась пробраться сквозь защитные слои, которые он создал вокруг себя за долгие годы. Ее волосы цвета шампанского выбились из прически и в золотистом беспорядке рассыпались по плечам. Свет ламп бросал на ее лицо теплые блики. Сизо-серый шелк дорожного платья был нещадно измят и запачкан, пятнышко грязи застыло на совершенной бархатистой щеке.
Никогда Камелия не казалась ему такой красивой. Что-то произошло с ней с тех пор, как она ступила на африканскую землю, и стократ усилилось, когда они прибыли в Пумулани. Саймону казалось, что она стала сильнее и увереннее, как зверь, которого долго держали в клетке, а потом выпустили на волю в родных местах. Саймона изумляло, что Камелия расцвела в этом суровом мире, но она резко отличалась от знакомых ему женщин. Осознание этого начало разрушать стену, которую Саймон возвел вокруг себя с той памятной ночи в Лондоне. Она рушилась от овевавшего Камелию цитрусового аромата, темных омутов ее зеленоватых глаз и даже от тёмного пятнышка на загорелой щеке.
Саймон сделал вдох, выравнивая дыхание. У него было такое ощущение, будто он ступил на зыбкую почву, но не мог повернуть назад.
– В тюрьме все равно что в аду, – спокойно сказал он. Камелия серьезно смотрела на него, в ее глазах не было жалости, которая лишила бы его мужества, но было понимание и сострадание. Саймон нашел в этом подобие успокоения, если его может почувствовать человек, которого попросили выставить напоказ
