долго скрываемые шрамы. Никто раньше не спрашивал его о прошлом. Даже Женевьева и Хейдон, которые считали, что их дети должны снять повязки со старых ран, только если сами этого захотят. Но под взглядом Камелии Саймон почувствовал, что в нем что-то изменилось. Насколько он понял, она спросила, чтобы постичь, что сделало его таким, каков он есть.
И впервые в жизни Саймон захотел приоткрыть дверь в ад, из которого с таким трудом вырвался, приоткрыть хотя бы на минуту.
– Мне было тогда только девять, – тихо продолжил он, – и я уже прошел хорошую школу выживания. Но тюрьма оказалась намного ужасней всего, что я знал. Впервые в жизни то, что случится со мной, совершенно от меня не зависело. И когда я понял, что мне предстоит провести в таком состоянии пять лет, мне захотелось умереть.
Он замолчал.
– Простите, Саймон. – В мягком голосе Камелии слышалось раскаяние. – Я не хотела вызвать болезненные воспоминания. Я не имела права спрашивать.
– Вы имеете право на все, Камелия. – Он отбросил с ее щеки своенравный локон. – Я хочу, чтобы вы это знали.
Она смотрела на него, загипнотизированная прикосновением его теплых пальцев, горящим взглядом серебристо-голубых глаз, низкими модуляциями его нежного голоса. Она хотела обнять Саймона, прижать к себе, впитать боль воспоминаний, которые всколыхнула своим вопросом. И все же что-то подсказывало ей, что, заключив Саймона в объятия, она разбудит силу, которую не сможет остановить, которая обескуражит ее, а ей отчаянно нужно быть сосредоточенной и здравомыслящей. Именно это удержало Камелию, заставило спокойно принять ласку его пальцев, мягко скользнувших по изгибу щеки.
– И потом появилась леди Редмонд и забрала вас, – мягко сказала Камелия, стараясь игнорировать пламя, вспыхивающее в крови от прикосновения его ласковых пальцев.
– Она спасла меня. – Пальцы Саймона двинулись по ее длинной шее к нежной впадинке между ключицами. – Но прошли годы, прежде чем я поверил, что меня не отдадут обратно, и что я снова не окажусь на улице. Потеряв власть над своей жизнью, делаешь все, чтобы защитить себя, опасаясь, что это может повториться. Боишься доверять людям. Вся жизнь омрачена уверенностью, что нет ничего хорошего, красивого и чистого. – Саймон обнял ее и притянул ближе, все еще лаская шею и щеку. – Но тогда я кое- кого не знал, Камелия.
– Кого? – Стук сердца почти заглушал ее голос. Саймон опустил голову и почти коснулся губами ее рта.
– Я не знал вас.
Он припал к ее рту, пытаясь заставить ее понять. Один поцелуй, отчаянно твердил себе Саймон, и потом он остановится. Всего лишь один поцелуй, чтобы ослабить огонь, бушующий в нем с той ночи в Лондоне. Он сможет сдержаться, клялся он себе, когда из горла Камелии вырвался стон, а губы приоткрылись, приглашая в сладкие глубины рта. Саймону не терпелось вновь познать тайны, которыми Камелия уже однажды поделилась, но он удержался от ласки языком.
Только поцелуй, лихорадочно говорил он себе, в то время как его руки скользили по пышным изгибам ее груди, талии и спины. Поцелуй, и ничего больше, рассуждал Саймон, притягивая Камелию к себе, пока мягкий холмик между ее бедрами не коснулся его болезненно отвердевшего мужского естества. Просто страстный поцелуй, твердил он, не понимая, почему его пальцы начали расстегивать пуговицы ее жакета. Саймон снял жакет, потом расправился с блузкой, все еще уверяя себя, что лишь освобождает Камелию от ненужной одежды. Ее юбка скользнула на пол, превратившись в лужицу серого шелка, за ней быстро последовали нижние юбки цвета слоновой кости.
И тем не менее Саймон уверял себя, что это всего лишь поцелуй, который можно легко прервать, если Камелия того захочет.
Он поднял ее на руки и уложил на узкую кровать, твердя себе, что еще раз поцелует ее и только. Но ее руки уже срывали с него рубашку и брюки, открывая его кожу горячему африканскому воздуху. Но жар ее прикосновений был еще сильнее, когда она исследовала его мускулистое тело. Его поцелуи спускались ниже, Саймой торопливо расстегивал крючки ее корсета, дюйм за дюймом обнажая красоту ее увенчанной коралловыми пиками груди и светлого живота, потом спустил с Камелии панталоны и по очереди снял чулки, пока она не оказалась под ним в прекрасной наготе.
Он обрушил дождь благоговейных поцелуев на бледный шелк ее бедер, потом коснулся языком горячей розовой развилки между ними. Камелия застонала и изогнулась на кровати, открывая себя ему. Запустив пальцы в волосы Саймона, она обхватила его стройными ногами. Он пробовал ее на вкус, лаская темный сладкий водоем, пока ее дыхание не превратилось в частые всхлипы, а бедра не сжали его. Саймон развел ее ноги и скользнул внутрь пальцем, неторопливо отыскивая самые интимные секреты ее тела и не переставая ласкать ее языком.
Камелия извивалась, принимая удовольствие, которое он ей дарил, и желая большего. Саймон погрузил в нее другой палец и ускорил ритм, чувствуя, как нарастает ее желание. Ее тело напрягалось, грудь вздымалась, умоляющий шепот нарушил тишину палатки. Камелия отчаянно стремилась к тому, что Саймон пытался ей дать.
Снова и снова он целовал ее, чувствуя, что сходит с ума от рвущегося через край желания, когда она отвечала на его страстные прикосновения. Ее тело вдруг выгнулось, и Камелия вскрикнула. Ее экстаз был столь мощным, что едва не разрушил остатки его самообладания. Саймон распростерся на ней, погрузившись в нее, и спазмы ее кульминации снова и снова сжимали его.
Потом он начал двигаться в ней, пытаясь обрести хоть какое-то подобие контроля над собой, а она, обхватив руками, тянула его к себе и целовала.
Саймон хотел замедлить темп, продлить удовольствие, дать ей время понять, что происходит между, ними, хотя он сам едва это понимал. Но его тело предало его. Он так долго ждал момента, когда снова окажется в ней, что не смог медлить, точно так же как не мог предотвратить наступление утра. Застонав, он пылко целовал и ласкал ее, проникая все глубже.
Он хотел ее с ошеломляющим отчаянием, как никогда прежде. Это было мучительно, поскольку у Саймона хватало разума понять, что Камелия никогда не будет принадлежать ему. Камелия принадлежит суровой и прекрасной Африке, живет совершенно чуждой ему жизнью, к которой он никогда не сможет привыкнуть. Саймон входил все глубже и целовал Камелию, прижимая к скрипучей кровати. И она двигалась вместе с ним, поднимаясь и падая с каждым толчком, подстроившись под его ритм и торопя его.
Внезапно он рухнул в пучину тьмы и света и закричал. Это был крик экстаза и отчаяния, потому что Саймон знал, что, когда все закончится, Камелия снова уйдет от него. Он обнял Камелию и припал к ее губам с отчаянной властностью, желая заставить ее понять, что ее тянет к нему гораздо больше, чем к Африке. Он лежал на ней, накрыв своим жаром, силой, желанием, но чувствовал, что она начала потихоньку отодвигаться от него. Уткнувшись в ее шею, Саймон крепче сжал Камелию, не желая расставаться с ней.
«Останься со мной», – безмолвно умолял Саймон, зная, что это безнадежное заклинание. Он мягко отбросил золотистую прядь с ее лба, потом провел пальцем по сладким изгибам ее щеки, носа и подбородка, пытаясь запомнить каждую деталь. Это было для Саймона пыткой, но он сделал это, чтобы навсегда запомнить, каково быть вместе с ней.
Камелия лежала под ним, их сердца стучали рядом. От захлестнувших ее эмоций она чувствовала себя хрупкой и испуганной. Она этого не хотела, говорила себе Камелия, но знала, что это ложь. Долгие недели ее преследовали воспоминания о ласках Саймона, о его поцелуях и жарких руках. Конечно, все это неправильно. Камелия прекрасно это понимала. Саймон принадлежал ей не больше, чем она ему. Ее сердце и ее жизнь – в Африке, а он вернется в Лондон, где будет счастлив, запершись в душной и тесной лаборатории, и никто не станет беспокоить его обыденными просьбами. В его жизни, точно так же как и в ее, нет места для брака и детей. Она поняла все это с болезненной четкостью.
И тем не менее не шевелилась.
– Мне нужно идти, – наконец тихо произнесла она, совершенно не желая уходить, но чувствуя, что должна сказать это.
Саймон, подняв голову, посмотрел на Камелию. Слезы блестели в ее глазах, пристальный взгляд был полон сожаления.
