запульсировал. И сильно заболел. Я машинально схватился за него. Благо под моими седыми длинными волосами родинку было совершенно не видно. И благо, она оказалась на месте.
Вот наглые лжецы! Как она могла разглядеть родинку в тот пасмурный, дождливый день! Когда и антикварную лавку я с трудом разглядел! Разве что тучи, которые вот-вот могли свалиться на голову! Но о погоде я упомянуть не мог. Я же не помнил. Пока не мог.
– Боюсь, вы ошибаетесь, многоуважаемые, – в такт им ответил я. Приблизился красному дубовому столу и стал в нем рыться, медленно и важно, подражая Роману. – Вот, какое вы говорите число? Вот! – я бесцеремонно ткнул пальцем в журнал записей и отчетов. Подражая Косулькам. – Вот! Человек с таким именем и фамилией в записях моих покупателей не значится! И не может значиться. Иначе бы я его запомнил.
Тут вступил в разговор муж Косулька, до этого почтенно молчавший и сложивший свои пухлые ручонки на груди, словно на похоронах.
– Извините почтенный Аристарх Модестович – он по примеру своей жены оставлял за собой пути отступления. – Вы, безусловно, занятой человек. И мы знаем ваши безусловные заслуги, – тут он запнулся, – и величайшие заслуги, – он вновь запнулся. И мне показалось, он хочет сказать: перед отечеством. Но не рискнул. – Ваши неимоверные заслуги перед сохранением исторической памяти (нашелся он). Но вдруг у вас самого нет памяти? – неожиданно бестактно ляпнул он. Но тут же исправился. – Такой почтенный возраст. Эти трудные прожитые годы…
Я уже не мог это вынести и перебил его.
– Есть записи в моем журнале. Они к возрасту не имеют отношения.
– Вот! – Косулька ткнул толстым пальцем вверх (И что они все тычут своими пальцами, в небо, что ли, желают попасть!). – Вот оно! Дело не в журнале, уважаемый! В журнале записываются, как я понял, фамилии ваших клиентов! А тот парень никаким образом не подходил под образ вашего покупателя! И не потому, что я его раньше не видел! Просто уж очень он простеньким был для вашей солидной антикварной лавки. Этакие потрепанные джинсы и дырявые кроссовки! Создалось впечатление… Более того – это мое откровенное мнение, которое я сейчас и выскажу! А состоит оно в том – что парень этот случайно забежал в вашу лавку! Я человек наблюдательный! И прямо выскажусь! Забежал он к вам, чтобы скрыться от дождя! Вот мое мнение.
И мне показалось, он хочет добавить, словно Наполеон.: великое мнение.
– Да-да, так промок, бедняга, прямо до нитки! И кеды дырявые! И штаны старые! Так ему холодно было! – И Косулька даже всхлипнула и промокнула косые глазки платочком.
– А вы, поди, уважаемый, и запамятовали, – поддержал ее муж. Но почему-то не всхлипнул.
Да, похоже, все оказалось серьезнее, чем я думал. Они и впрямь видели меня. Но как можно было заметить при такой бурной погоде? Нет, нужно не сдаваться. Родинку они точно не могли заметить. А о погоде сказали вскользь, словно просто шел дождь. И это нужно исправить. И я вновь состряпал озабоченную рожу, сморщив лоб, как гармошку.
– И что вы на это скажете? – вступил в разговор Роман, про которого я даже забыл.
– Что? Я говорил, что со зрением у меня все в полном порядке, но никогда не утверждал, что с памятью. Отличная память для стариков – большая редкость. Особенно для антикваров. Которые живут не в сегодняшнем времени, далеко не в сегодняшнем. Они живут там… Где уже никто не живет.
– Возможно, вам повезло, – усмехнулся Роман. – Но все же… Ваш долг. Долг почтенного, как я успел понять, гражданина, попытаться вспомнить. Пропал человек. И найти его – не просто моя обязанность. Но и обязанность каждого гражданина.
Косульки при этих достойных словах недостойно закивали круглыми кудрявыми головками, как китайские болванчики.
И я вновь сморщил лоб до состояния гармошки.
– Ну, хотя бы напомните, что было в этот день? – я демонстративно обратился к Косулькам. – Возможно, день семьи. Или день знаний? А может день влюбленных? Уж день влюбленных вы наверняка должны вспомнить!
– Ой, что вы! – Косулька потупила косые глазки и хихикнула. – День влюбленных в феврале.
– Неужели, а я думал, для любви особенного месяца не существует. Ну, тогда, возможно, день защиты животных? Или день охотника?
– Вряд ли, – развел толстыми ручками муж Косулька, – день охотника я бы точно запомнил. И пригубил бы по этому случаю.
– За охотников или животных?
– И за тех, и других. И мы без них не можем. И они без нас.
– Ну, без нас, думаю, они как-нибудь обойдутся.
– А вот это уж как сказать, уважаемый, – не сдавался Косулька. – Равновесие! Вот чего нужно природе! Охотники, позволю заметить, это равновесие и обеспечивают. Браконьеры, не спорю, нарушают. А у кого есть дозволенность, разрешение с сургучной печатью – те действуют во благо. Не только общества, но и флоры и фауны. Зверья не должно быть слишком много!
Мне показалось, что ему очень хотелось добавить: как и людей. Но вовремя остановился. И добавил другое, чтобы уже наверняка закрепить свою мысль. Ну не Косулька, а точно Наполеон!
– Лесорубы тоже это равновесие обеспечивают, смею вам заметить. И цветочницы тоже! Или вы не покупаете цветы, или мебель у вас не из дерева, или вон, та же елка, – он кивнул на наряженную елочку, – или она не из леса? Даже если вы чистый вегетарианец. Впрочем, я памятую, как вы за обе щеки уплетали мою оленину.
Было, грешен. Уплетал свинину. И что тут было возразить Наполеону? Плакать о меньших братьях было бессмысленно. Слез не хватит, да и аргументов, пожалуй. А осуждать любую профессию, когда к ней не имеешь никакого отношения, проще всего. Я его старался не осуждать, но Косульки были мне крайне неприятны. А от подобного чувства никакие аргументы и слезы не избавят.
Впрочем, Романа не интересовали ни флора. Ни фауна, ни комплексы Наполеона. Он пришел за другим. По мою душу. И громко кашлянул, давая понять, чтобы мы закончили свой бессмысленный спор. И даже пришел мне на помощь.
– Какой, говорите, был день? – Он еще раз для надежности кашлянул. – Во-первых, воскресенье. Во- вторых, накануне, ночью, вы должны были слышать беспрерывные сирены машин в честь победы наших футболистов, учитывая, что вы живете у шоссе. И даже, если вы не фанат футбола, не слышать разгулявшихся подростков и гудки автомобилей просто было невозможно. Если вы не глухой, – добавил он с нескрываемой иронией. Но даже ирония в его устах выглядела красивой и безупречной.
Я не был глухим. Но я ничего не слышал, поскольку мы с Тасей снимали квартирку на окраине города, и дом наш стоял в гуще дворов. Но про ту ночь я помнил! И не только потому, что она была накануне убийства. Но еще потому, что я был страстным болельщиком. Боже, как это была давно! И насколько реалистична, приземлена, даже фактична была та жизнь. И я неожиданно для себя впервые о той жизни подумал с грустью. О панельной многоэтажке, о пеньке березы за окном, о беспризорных исхудавших собаках, которых я подкармливал каждое утро, о беспризорной старушке в переходе и даже о дыме умершего завода. Словно о дыме отечества, в котором я уже не был давно, думал с грустью и болью. И о трансляции матча по телевизору под пиво и пережаренную докторскую колбасу. Даже о ворчании Таси взгрустнул, но слегка и ненадолго. Как же она меня подставила! После этой секундной грусти, я наконец очень естественно (слишком уж естественно) воскликнул:
– Ах, да! Ну, безусловно! Вот теперь, кажется, припоминаю! Крики машин, визги подростков… Нет, постойте. Визги машин, крики подростков.
Роман улыбнулся. Пожалуй, по-доброму. Он уловил мою иронию. И я, вдохновленный его добротой, продолжал.
– Да, да. Это было ночью. Сумасшедшая ночь, особенно если ты не фанат футбола. Я не мог уснуть. В ушах все время звенело. Но не от того, что уши больны, этот звон был реальным! Осязаемым! Отчего делалось еще хуже. Точно! Утром я проснулся с невыносимой головной болью. Что же я делал потом? Ах да, как всегда, по привычке. Знаете, у меня есть привычка первым делом после сна смотреть за окно. Узнавать. Какая погода. Хотя по большому счету, мне нет дела до погоды. Я ведь редко бываю на улице. Но от этого, почему-то еще любопытнее познавать мир за окном. Каково им, тем несчастным, кто вне дома.
