– К концу недели от тебя останутся только глаза, Мэг. Почему бы тебе не позвонить в заведение этой мисс Пак и не потребовать, чтобы Миранда возвращалась домой?
– Посмотрим. – Она ободрительно пожала ему руку. – Не беспокойся о нас, пожалуйста, Чарльз. Уладь там все – всю эту неразбериху – и поскорее возвращайся сюда.
Он обвел глазами большую кухню, размышляя, знает ли она, что Питер Сноу только и дожидается его отъезда.
Л вслух сказал:
– Ты так думаешь? Ты правда хочешь, чтобы я вернулся?
Она так искренне изумилась, что он понял, как беспочвенны его подозрения.
Он быстро поднялся, не дожидаясь ее ответа:
– А знаешь, эта кухня напоминает мне нашу на Артемии.
Она довольно улыбнулась.
– Я понимаю. Кухня Евы.
– Да. – Он поднял чемодан. Вот почему она была так счастлива на Артемии: там все напоминало ей Кил и «Рыбный домик». Она была существом преданным.
Он предупредил:
– Не выходи – ветер страшный. Еще Эми простудится. – Он дружески приобнял ее и повернулся к двери.
– Послушай, Мэг… – Он нахмурился, пытаясь, чтобы слова звучали помягче. – Если что-нибудь случится… То есть если тебе захочется чего-нибудь иного… в будущем… пожалуйста, помни о том, что наш союз – всего лишь брак по расчету. Он не должен стоять у тебя на пути.
Она, совсем растерявшись, уставилась на него.
– Эми сказала, что это брак по дружбе.
– Моя дорогая Мэг… – Он тяжело сглотнул. – Мы могли бы оставаться друзьями и безо всякого брака. – Он распахнул дверь, волоча за собой чемодан. – Просто запомни то, что я сказал. Не чувствуй себя со мной связанной. Или виноватой. Или ответственной. – Он натянуто засмеялся. – Будь счастлива. – И он решительно закрыл за собой дверь.
Питер наблюдал его отъезд из окна мансарды. Он заметил и лондонский костюм, и багаж на заднем сиденье. Он закрыл глаза и постарался дышать ровнее. Потом он слишком быстро вскочил на ноги и ударился головой о притолоку – как он ударялся все прежние годы. Это показалось ему хорошим предзнаменованием. Может быть, и балка была прежней. Он погладил вскочившую шишку и стал медленно спускаться вниз, неся свою боль к Мэг, как ребенок, идущий просить прощения.
Она оторвала Эми от ее игрушек и, взяв ее на руки, опустилась на колени, чувствуя себя как лодочка, которую несет по воле ветра и волн. Подозрение, что Чарльзу надоело заниматься домашним хозяйством, приглядывать за чужой семьей, быстро переросло в убеждение. Ее ужаснуло, с какой доверчивостью она воспринимала его поддержку и преданность. Ведь он не святой; он был женат и не обязан хранить верность Мэг, хотя она и думала, что может ему дать что-то – заполнить пустоту в его жизни. И все это куда-то уплывало…
Она уткнулась лицом в нежную ямку между шейкой и плечиком Эми и тихонько застонала. Какого черта она чувствовала себя такой довольной на Артемии и особенно здесь, сейчас? И здесь все было напутано и испорчено, и никто не мог ничего решить.
Эми, хрюкнув, потянулась, как и всегда, к носу. Нашла его и захрюкала еще радостнее. Зареванная, с мокрыми глазами, Мэг тоже засмеялась и поднялась, чтобы отнести дочку наверх, для утреннего сна. Начинался бесконечный день; она напомнила себе, сколько всего необходимо переделать – и прежде всего смыть соль с наружных стекол, – но после отъезда Чарльза руки у нее опускались. Она так и стояла с Эми на руках, пока та засовывала в сморщенный ротик большой палец ноги, затем опустила ее в кроватку и принялась слоняться по дому как потерянная. Она заставила себя заняться обедом и как раз чистила овощи над раковиной, когда заявился Питер. Сначала кто-то поскребся у двери, ведущей во двор, потом она приоткрылась, и на пороге – невероятно! – возник он.
Она так и. застыла: морковка в одной руке, нож в другой, рот открыт от изумления. Она не видела его уже почти полтора года, и он, несомненно, изменился за эти месяцы; но последние недели изменили его еще сильнее. Он страшно исхудал, борода его была немытой и нечесаной, а волосы скатались в крысиные хвостики, падающие на плечи. Она воскликнула:
– Питер! – А потом, бросив морковку и ножик и автоматически вытерев руки о передник, произнесла: – Дорогой мой. Ты болен.
Он и без того не знал, что сказать, а она, со своим обычным сочувствием, совсем лишила его мужества. Он изо всех сил закачал головой.
– Я не болен. Я страдаю. Единственное, что я могу, это рисовать. Это похоже на ту детскую игру, о которой ты мне рассказывала. Я должен был рисовать, чтобы найти подтверждение. Ответ. Какой-то путь, чтобы… начать, собственно, новую жизнь.
– Ах, мой дорогой, – повторила она, совершенно измученная. Она подвинула ему стул. – Иди. Сядь тут. Разреши… – Она ловко стянула с него негнущуюся куртку из ослиной шкуры и проводила его к стулу.
Он не мог унять дрожь. Куртка была пропитана водой. Значит, шел дождь? Он благодарно потянулся к теплу.
– Мне нужно было увидеть тебя, Мэг. Ты единственная… Я должен поговорить с тобой. Ты меня выслушаешь?
– Разумеется. Ты что, спал на улице?
– Нет. У миссис Паску. Откуда я мог наблюдать, как Ковак возит детей в школу и обратно. Я видел, что сегодня утром он уехал совсем.
