Могу ли я сказать то же о своем отце, когда меня с ним связывают только надежды, основанные на предубеждениях? Хотя есть еще кое-что. Это книга Джеста, им сочиненная или, по крайней мере, переписанная. Содержание ее таково, что мало кто сумел понять ее смысл и мог бы верно передать его тончайшие нюансы. Возможно, именно эта книга и стала причиной моего внутреннего конфликта, вызвала противоречивые чувства, обуревающие меня.
Я отчаянно желаю повстречаться с человеком, создавшим это восхитительное произведение, которое помогло мне одолеть презренную беспомощность, ибо отклик, который нашли его слова в моем сердце, гораздо сильнее родственных связей. С этой точки зрения мое путешествие как нельзя кстати.
Да и могло ли быть иначе? Автора чудесной книги Джеста я мечтал отыскать не меньше, чем самих мистиков Джеста Ту, для которых ее уроки стали основой жизни. К тому же этот путь сулит даже меньше опасностей, чем дорога в Бехрен. Так что, каков бы ни был исход встречи с Браном Динардом, Облачный Путь все равно остается главной целью. Ведь там живет моя надежда.
Со спокойной ли душой отправляюсь я в этот путь? Все страхи, связанные с этим человеком, не имеют отношения к нашему с ним родству, поэтому с этой стороны я не жду разочарований. Неважно также, какие принципы исповедует теперь Бран Динард и сможет ли он способствовать моему выздоровлению. Он уже дал мне так много, что я больше не держу на него зла.
Или все-таки держу? Вдруг обида на отца за то, что он не захотел или не смог вернуться ко мне и матери, засела в сердце глубже, чем мне кажется? Что ж, с покорным вздохом я вынужден заключить, что единственный плюс нынешнего путешествия состоит в том, что у меня есть повод отсрочить другое, куда более пугающее, — в Облачный Путь.
Глава девятая
ТРУД ВЕДЕТ К ОСВОБОЖДЕНИЮ
Доусон Маккидж стоял на носу своего двухмачтового парусника «Мечтательница» и не уставал любоваться величественной панорамой океанского побережья. Прямо по курсу высился огромный серо-коричневый скалистый утес, на самой вершине которого, словно вырастая прямо из камня, стояла часовня Абеля, сердце молодой, но влиятельной религии.
Именно здесь блаженный Абель впервые продемонстрировал могущество дарованных богом самоцветов. Именно в этом месте, согласно преданию, бог научил его делать постоянными волшебные свойства камней, найденных на далеком острове посреди южных вод Мирианского океана, куда его забросило кораблекрушение. Вдали от людей, совсем один, Абель уже не надеялся выжить, а о возвращении в Хонсе можно было и не мечтать.
Но вдруг с небес посыпались самоцветы, дары бога. Молодой пророк в совершенстве постиг их магию, научился разбираться в чудодейственных силах.
Сказывали, что с помощью этих камней Абель преодолел сотни миль по океану и что невиданные возможности магии самоцветов помогли ему изменить мир.
Доусон не считал себя абелийцем. Вангард, процветающий край фермеров и охотников, где он вырос, долгое время находился под властью самхаистов, и старые обычаи все еще жили в душе воина. Все же вид часовни Абеля, которая при свете дня казалась еще величественнее, каждый раз несказанно воодушевлял его.
Среди скал притаилась пристань. От нее вверх, прямо к часовне, вели туннели, которые прокладывал, как утверждает легенда, сам Абель, используя целое множество мощных самоцветов.
— Приветствуем флаг дамы Гвидры! — донеслось с доков, едва «Мечтательница» миновала скалистый пролив и вошла в бухту.
Доусон заметил двух монахов, которые приветствовали мореплавателей. В одном из них он узнал брата Пинауэра и замахал ему в ответ с сердечностью и дружелюбием, красноречиво напоминавшими о том, сколь близкими стали отношения между Гвидрой и абелийцами.
Увы, именно они привели к нынешней войне. Вспомнив о том, с какой жестокостью сражались против Вангарда самхаисты, его бывшие духовные предводители, и какую мерзость вроде гоблинов и ледниковых троллей они завербовали в пехоту, Доусон не сумел сдержать гримасу негодования. Он и представить себе не мог, чтобы мудрые священники, подчас столь же суровые, как их обычаи, могли предать свой народ, прибегнув к помощи этих гнусных тварей.
— Оружие, металл, продовольствие? — спросил брат Пинауэр, когда судно Маккиджа причалило к самой длинной из трех верфей и матросы приступили к швартовке. — Что и говорить, в это смутное время вам будет непросто раздобыть все это.
— Так, значит, война между владыками Этельбертом и Делавалом все еще идет? — поинтересовался Доусон, ловко спрыгнув на деревянный настил рядом с абелийцами.
— Слово «разгорается» более уместно, — отозвался Пинауэр. — Владыка Делавал вообразил, что у него есть преимущество, и усилил всю линию фронта, стремясь прижать Этельберта к морю.
— Но маневр не удался, — продолжил второй монах. — У Этельберта в запасе остались кое-какие уловки.
— И союзники из Бехрена, — добавил брат Пинауэр.
— Владыка Хонсе призывает дикарей из пустыни? — удивленно переспросил Доусон Маккидж, почувствовав к Этельберту то же презрение, какое он испытывал к вангардским самхаистам.
— В отчаянии люди идут на крайние меры, — заметил брат Пинауэр, и два его собеседника согласно закивали.
— Я привез полный трюм карибу, — сказал Доусон.
Речь шла о белом мхе, который в районе Вангарда вырастал по колено и использовался среди прочего в качестве повязки на открытые раны. Само собой, в войну именно так его чаще всего и применяли, хотя из высушенного карибу можно было заварить лечебный чай. Нередко мох продавали по заоблачным ценам зажиточным торговцам в качестве красивого и практичного кровельного или облицовочного материала для их затейливых домов. Вангард мог бы предложить Хонсе много полезных товаров, но в нынешнее время самым востребованным был мох карибу.
— Владыки хорошо заплатят за него, — заверил Маккиджа брат Пинауэр.
— Тогда пусть рассчитываются с часовней Абеля, — ответил Доусон. — У меня нет времени везти свое добро на юго-восток или на юго-запад. Я должен сразу же вернуться в Вангард, если только не придется делать крюк до Палмаристауна.
— Конечно, у нас есть кое-какие товары и немного денег… — замялся брат Пинауэр.
— Немного? Ходят слухи, что ваша церковь богатеет день ото дня на пожертвованиях враждующих правителей.
— Слухи, слухи, — отозвался брат Пинауэр с преувеличенным вздохом, но потом лучезарно улыбнулся, и Доусон ответил ему столь же широкой улыбкой.
— Прошу за мной, — пригласил абелиец.
Они двинулись с пристани в направлении ворот, ведущих к извилистым туннелям, по которым поднялись на вершину утеса, к главному собору.
Едва ступив на внутренний двор аббатства, Маккидж понял, что слухи о растущем благосостоянии абелийцев сильно приуменьшали реальное положение дел. Часовня Абеля в два с лишним раза превосходила свои прошлогодние размеры. У основания внешней стены трудились толпы рабочих, удлиняя и утолщая и без того внушительную конструкцию и возводя все новые каменные казармы, дома для священников и прочие здания. Часовня Абеля превратилась в настоящий город за крепостными стенами, и Доусон понял, что в этом превращении есть определенный смысл. Когда-то на этом холме, чуть выше небольшого города Везергарда, стоял скромный приход, но настали опасные времена, и церковь превратилась в крепость, готовую дать приют народу осажденной области.
Маккидж взглянул на главный собор, который стоял в лесах. На каждом уровне буквально роились
