люди в коричневых рясах с инструментами и строительными материалами в руках. Доусон не заметил среди них ни одного мирянина. Работать на этом сооружении первостепенной важности разрешалось лишь абелийской братии.
— Отец Артоливан будет рад приветствовать вас, — заверил брат Пинауэр своего гостя, подталкивая его к входу в собор. — Будет лучше, если я вас ему представлю.
Доусон оглянулся на усердного монаха. Пинауэр был как минимум на пятнадцать лет младше его, с гладкой бледной кожей и глазами, уже уставшими от бесконечных часов, проведенных за чтением пергаментов. Судя по всему, он редко покидал часовню Абеля, лишь иногда спускался на пристань или работал в монастыре. Маккидж даже пожалел, что у него нет времени на то, чтобы выкрасть молодого человека у скучных собратьев и подбить его на хорошую попойку в компании доступных женщин.
— Скажите добрейшему настоятелю, что прибыли с ценностью, которую хотите обменять, ибо Вангарду нужны… — Абелиец не договорил.
Казалось, бедный брат Пинауэр вот-вот упадет, так сильно он наклонился в сторону Маккиджа, который лишь усмехнулся, поддразнивая молодого человека.
Через некоторое время Доусон уже стоял перед отцом Артоливаном, старинным другом леди Гвидры. Именно он благословил ее союз с братом Аландрайсом.
— Я пришел на всех парусах, — произнес гость. — И сегодня же отправляюсь обратно.
— Торопишься, как и всегда, — ответил пожилой настоятель, комкая слова, будто выпил лишнего.
Но причиной тому был возраст. Атроливан выглядел на все свои восемьдесят лет. Кожа на лице обвисла, глаза, окаймленные темными кругами, ввалились. Он все еще мог сидеть прямо, но Доусон видел, что это ему дается с великим трудом.
Однако взгляд старика оставался острым и пристальным. Рассказывали, что Атроливан обучался у людей, получивших знания непосредственно от блаженного Абеля и однажды, будучи еще ребенком, даже видел самого легендарного пророка. Он был последним из поколения абелийцев, напрямую связанных с отцом их церкви и событиями того волшебного и вдохновляющего времени. Заменить его было непросто.
— Боюсь, так уж теперь повелось, — продолжал священник. — Ни у кого нет времени на передышку. Терпеливое раздумье осталось в утраченном прошлом.
— Война заставляет торопиться, святой отец, — ответил Доусон.
— А у тебя что за срочность?
— У меня целый трюм мха карибу и нет времени торговаться.
— Да, мне уже сообщили. Тебе нужны деньги. Что ж, называй свою цену.
— Деньги мне нужны с определенной целью, — пояснил Доусон, чем вызван любопытство старого священника, который наклонил голову набок. — На подкуп. Я и сам привез солидную сумму.
— Тебе нужны люди?
Маккидж кивнул.
— Для сбора урожая? Для лесозаготовок? Женщины? Рабочие?
— Все, — ответил Доусон. — Вангард жестоко страдает под натиском самхаистов, — объяснил он и, заметив складку сомнения на лице Атроливана, быстро соврал:
— Хотя леди Гвидре до победы рукой подать.
— Мы все под жестоким натиском, друг мой, — сказал абелиец. — Война бушует во всем Хонсе.
— Однако в часовне Абеля полным-полно рабочих, молодых мужчин, явно избежавших войны.
— Многие из них пленники, вышедшие из борьбы, сохранив честь, — объяснил отец Атроливан.
— Из обеих армий, конечно, — добавил Доусон.
Атроливан кивнул и улыбнулся. У Этельберта с Делавалом не было ни времени, ни ресурсов на содержание попавших в плен воинов. Поэтому, не желая разгневать народные массы быстрыми казнями, тем более что многие пленники имели связи по обе стороны конфликта, правители учредили клятву благородной капитуляции, которая обязывала человека, давшего ее, не возвращаться в войско. Поклявшихся пленников отправляли сюда, к абелийцам, чтобы снискать их расположение. Правда, опасаясь, как бы благородная капитуляция не стала чересчур популярной, оба лорда потребовали нагрузить своих чернорабочих по максимуму и не платить им ничего.
Глядя на хитро улыбавшегося настоятеля, Доусон понял, что в этой войне все же есть победитель. Самому же Маккиджу стало невесело при мысли о судьбе Тетмола и о том, насколько отличается от этой войны борьба леди Гвидры на севере. Этельберт и Делавал, строя из себя владык Хонсе, сохраняли жизнь вражеским воинам, попавшим в плен. В Вангарде об этом можно было и не мечтать.
— Что-то я не слышал о том, что самхаисты в Вангарде на грани поражения, — лукаво заметил старый абелиец. — Скорее наоборот.
— Они вынуждены вербовать гоблинов и троллей, — ответил Доусон. — Да, нам очень трудно. И все же победа близка
— Странная интерпретация. Не вижу логики в этих трех фразах.
— Они не выстоят, — объяснил Доусон. — Если леди Гвидра ответит на их последние набеги решительным ударом, то войска смешанной армии, которую собрали наши враги самхаисты, обратятся друг против друга. Мы уже наблюдали такое в некоторых областях. Леди Гвидра уверена, что внезапный и…
Отец Атроливан жестом приказал гостю замолчать.
— Эти подробности меня утомили, — заявил он. — Здесь ты получишь только деньги, учитывая нынешний спрос на мох карибу.
— Обе армии щедро заплатят за него, — заметил Доусон.
Атроливан даже не пытался спорить.
— Что делать с деньгами, решай сам, — продолжал священник. — Здешние рабочие несвободны, но их и правда многовато. Так что если кто-то из них захочет отплыть с тобой в Вангард, то мы… нет, вы с братом Пинауэром договоритесь об отпускной цене.
Доусон усмехнулся и кивнул, надеясь как можно скорее до предела заполнить трюм людьми.
— А, ну как же! Проходил он тут с процессией, — радостно воскликнула пожилая женщина, по виду совсем старуха. — Что это было за зрелище! Пышнее я за всю жизнь не видала.
Кадайль вежливо кивнула, и крестьянка, видя, что ее слушают, пустилась в пространное повествование о том, какой пышный праздник был в их скромной деревушке Винтерсторм в честь приезда брата Брана Динарда.
Целый час, пока длилась история, Брансен и Каллен стояли, прислонившись к стене маленькой хижины. Каллен уже давно отвлеклась от пустопорожней болтовни одинокой женщины, которая так радовалась неожиданному вниманию, что готова была рассказать про что угодно, лишь бы быть интересной. Брансен же, несмотря на скептический настрой, продолжал слушать.
— Вот, и с тех пор мы его не видели, — заключила крестьянка, растягивая слова так, что даже замечтавшаяся Каллен удивленно посмотрела не нее. — Ушел, да так больше и не появлялся.
— Он направился в часовню Абеля? — уточнила Кадайль.
Женщина пожала плечами, но, заметив, что расстроила этим собеседницу, тут же энергично закивала.
— Кушать-то будете? — спросила она. — А то у меня овсянка есть и тушеный ягненок. Всего неделю назад зарезали, еще черви не поточили.
Кадайль повернулась к своим спутникам, но их лица и позы выражали полное безразличие.
— Да, неплохо бы подкрепиться перед дорогой, — ответила она.
Услышав это, крестьянка улыбнулась беззубой улыбкой и поспешила в погреб за едой.
— Не видела она никакого Брана Динарда, — сказала Каллен, как только хозяйка вышла.
— Как знать. Не стоит недооценивать воспоминания деревенских жителей, — предупредил Брансен.
— Воображение, ты хотел сказать, — поправила его Каллен. — Их жизнь — сплошная скука, год за годом. А тут приходим мы, задаем вопросы, и тоски как не бывало.
— Да ведь война же бушует всего в нескольких днях пути, — напомнил Брансен.
