– А чего ради им убивать моих людей?
– Кто знает? Возможно, хотят напугать нас, чтобы мы держались подальше.
– А где же они обитают?
– Не знаю, но предполагаю, что каждую ночь они собираются под священным баньяном.
– Ладно, – сказал Тремаль-Найк. – Каммамури, бери весла.
– Что ты хочешь делать, хозяин? – спросил маратх.
– Отправиться к баньяну.
– Ох не делай этого, хозяин! – в один голос закричали оба индийца.
– Почему?
– Они убьют тебя, как убили бедного Хурти.
Тремаль-Найк посмотрел на них глазами, сверкающими, как пламя.
– Охотник на змей никогда не дрожал за всю жизнь, не станет дрожать и сегодня. В лодку, Каммамури! – вскричал он тоном, не допускающим возражений.
– Но, хозяин!..
– Может, ты боишься? – презрительно спросил Тремаль-Найк.
– Я маратх! – с гордостью сказал индиец.
– Тогда идем. Сегодня ночью узнаю, кто эти таинственные люди, которые объявили мне войну, и кто та, что околдовала меня.
Каммамури взял пару весел и направился к берегу. Тремаль-Найк вошел в хижину, сорвал с гвоздя свой карабин с коротким стволом, взял большой патронташ и засунул за пояс длинный нож.
– Агур, ты останешься здесь, – сказал он, выходя. – Если через два дням мы не вернемся, отправляйся вслед за нами на Раймангал с Дармой и Пунти.
– Ах хозяин…
– Что, у тебя не хватит храбрости для этого?
– Храбрости у меня хватит, хозяин. Но зря ты сам отправляешься на этот проклятый остров.
– Тремаль-Найк не оставляет убийство безнаказанным, Агур.
– Возьми с собой Дарму. Она может пригодиться.
– Она выдаст мое присутствие. А я хочу высадиться незаметно и неслышно. Прощай, Агур!
Он забросил за плечо карабин и догнал Каммамури, который ждал его у маленькой лодки, грубой и тяжелой, выдолбленной из ствола дерева.
– В путь, – сказал он.
Они прыгнули в лодку и поплыли, гребя медленно в настороженном молчании.
Глубокая тьма, густеющая от ядовитого тумана, который колыхался над каналами, островами и островками, окутывала Сундарбан и течение Мангала. Справа и слева простирались огромные заросли колючего бамбука и перевитых лианами густых кустов, жестких и острых, как сабля, трав, сплетенных между собой так, что невозможно пройти.
Повсюду царило мрачное, таинственное молчание, едва нарушаемое журчанием вод, омывающих склоненные, подобно аркам, ветви мангров и листья лотоса, да шелестом бамбука, волнуемого дуновением горячего ветра.
Тремаль-Найк, расположившись на корме, с ружьем под рукой, пристально вглядывался в оба берега, где слышалось то хриплое звериное ворчание, то тихий змеиный свист. Каммамури же, сидя посередине, короткими гребками заставлял скользить по воде маленькую лодку, которая оставляла позади себя светящуюся полосу, точно эти гниющие воды были насыщены фосфором. Время от времени он переставал грести и, затаив дыхание, прислушивался к ночной тишине, тревожно и вопросительно поглядывая на хозяина.
Так плыли они уже полчаса, когда молчание было прервано рамсингой, послышавшейся с правого берега так. близко, точно трубач находился всего в каких-нибудь ста шагах.
– Стой! – прошептал Тремаль-Найк.
И тут же вторая рамсинга ответила первой, но на большем расстоянии. Похоже, это был какой-то условный сигнал. Именно этого Каммамури и боялся.
– Хозяин, – сказал он, – нас обнаружили.
– Возможно, – ответил Тремаль-Найк, который внимательно прислушивался к звукам трубы.
– Может, вернемся? Эта ночь не для нас.
– Тремаль-Найк никогда не возвращается назад. Греби, и пусть рамсинга трубит, сколько угодно.
Маратх снова взялся за весла, и вскоре лодка оказалась у того места, где река сужалась, наподобие горлышка бутылки. Дуновение теплого, душного воздуха, насыщенного чумными испарениями, коснулось их лиц.
Прямо перед ними, в трехстах или четырехстах шагах появились многочисленные огоньки, которые причудливо колыхались на черной поверхности воды. Как будто привлеченные таинственной силой, они то танцевали перед самым носом лодки, то стремительно бросались в сторону.
