застойные времена, – Белоштан пришел к нему в городское управление, нахально уселся в кресло, подождал, пока полковник выберется из-за стола, и спросил просто:
– Хочешь, полковник, получать по десять тысяч ежемесячно?
У Псурцева зашлось сердце: молниеносно прикинул – ему, чтобы получить десять тысяч, нужно вкалывать более двух лет. А здесь ежемесячно…
Но все-таки на всякий случай поломался и ответил с достоинством:
– Офицеры милиции не продаются.
– Ого, еще и как продаются, – возразил Белоштан безапелляционно, – и значительно дешевле.
– Меня ты не купишь.
– Не хочешь – не надо, – Белоштан сделал попытку встать, и вдруг Псурцев со страхом подумал: сейчас уйдет и пропали его деньги. Десять тысяч ежемесячно, целых десять тысяч, когда ему, кроме зарплаты, перепадают какие-то крохи. Ну за прописку в Городе, еще от благодарных родителей, когда вытянешь неразумного мальчишку из колонии, – крошка там, крошка здесь, сытым никогда не будешь. Поэтому и спросил уже совсем другим тоном:
– За что же ты, Георгий Васильевич, собираешься платить такие бешеные деньги?
Белоштан не ждал такого оборота разговора. Он еще не успел встать, как опять плюхнулся в кресло и объяснил:
– А ни за что.
– Ни за что? Ты мне голову не морочь. Говори уж прямо.
Георгий Васильевич закурил дорогую американскую сигарету, предложил и Псурцеву. Они задымили, потом Белоштан, сделав пару затяжек, раздавил сигарету в пепельнице и сказал серьезно:
– Я с тобой, Леонид Игнатович, не шучу. Ибо человек я серьезный, очень даже серьезный. Действительно, предлагаю тебе десять тысяч пока ни за что. Если примешь мое предложение, поговорим более детально.
Псурцев рукой разогнал ароматный дым «Кента», мешавший ему видеть лицо Белоштана. Сказал неопределенно:
– Предположим, я соглашусь…
– Нет, – возразил Белоштан, – никаких «предположим». Да или нет?
– Но я даже не знаю, в какие игры будем играть.
– А если даже в небезопасные? Разве ежемесячные десять тысяч не окупят риск?
– Окупят, – вздохнул Псурцев.
– Я был уверен, что мы договоримся.
– За что все-таки платить будете?
– Я же сказал: пока ни за что. За красивые глаза и за то, чтобы ты закрывал их, когда я скажу.
– Уже закрыл.
– Кроме того, держи меня в курсе. Понимаю, не все от тебя зависит, не все можешь прикрыть или подправить, но мы должны иметь информацию из первых рук. Собираемся мы, Леонид Игнатович, наладить производство дефицитной продукции. Для нужд населения, так сказать, – не удержался от иронии, – для его возрастающих запросов.
– Левый цех? – уточнил Псурцев.
– Называй, как хочешь: левым, правым, меня это не колышет. Но я хочу: во-первых, чтобы твои не совали нос на фабрику. Так же и в магазин, где реализуется товар. Во-вторых, со всей информацией о делах областного и городского управлений милиции, какие прямо или косвенно будут касаться наших дел, должен знакомить меня немедленно.
– Это в моей компетенции. Однако не могу гарантировать, что из областного управления…
Белоштан предупреждающе поднял руку:
– Это понятно. Но областное управление обойти тебя не может. Если и запланируют операцию, должны посоветоваться с тобой.
– Да, такой порядок есть.
– Хороший порядок… – Белоштан расплылся в улыбке, показав белые безукоризненные зубы. – Наш, социалистический.
– Ты что, против социализма?
– Я против всего, что мешает мне нормально жить.
– Если только мне будешь платить по десятке в месяц, представляю, сколько имеешь сам!
– А сон? Во сколько оплачивается мой сон? А разве легко трудиться и оглядываться? Там, – многозначительно кивнул, – меня бы уважали и на руках носили. Ты пойми, нет у меня сейчас стимула для работы. Эту фабрику я мог бы вывести в лучшие в Союзе, пол-Украины завалить первосортным трикотажем – пусть только снимут рогатки разные министерства и главки. Ну стану передовиком, на сотню зарплату повысят, премиальные возрастут. Чихал я на эти премиальные!
– Это верно, – с почтением произнес Псурцев. – Тебе лишняя сотня все равно что мне червонец.
С того времени и завертелась карусель. Белоштан наладил связи в министерстве, хвалился, что есть свои люди даже выше, а в Городе под надежным крылом Пирия и Псурцева чувствовал себя совсем