вольготно. Только в последний год начались осложнения: госхозрасчет, переход на новые формы хозяйствования, демократия и гласность…
Работница в левом цехе получала в три раза больше, чем в обычном. Это устраивало всех, молчали как кроты, еще и благодарили, кланялись. Для разных Дунек и Нюр, которым Белоштан платил по четыре тысячи в месяц, он был богом, даже выше, поскольку на женский праздник Жора дарил каждой еще и по флакону французских духов. Та же Нюра никогда в жизни не видела таких духов, а получив их от директора, готова была за него перегрызть глотку кому угодно. А Белоштан только посмеивался: парфюмерию ему не доставать – привезет Степа Хмиз, а вручить – рука не отсохнет…
И все же стало труднее. На фабрике начались разные собрания, заседания, движения, нашлось несколько горлопанов, предложивших избрать нового директора, и Белоштан стал вынашивать идею отделения левого цеха от фабрики. Кооперативная идея вызревала в нем, и Пирий своим сообщением о приезде в Город «важняка», следователя по особо важным делам республиканской прокуратуры, только подтолкнул Жору.
Вспомнив «важняка», Псурцев недовольно засопел. Если бы приехал кто-либо из МВД, было бы проще, все же свой брат милицейский офицер, к тому же, почти со всеми начальниками республиканских управлений поддавал или поддерживал дружеские отношения. С коллегой – полковником или генералом – можно посидеть вечерок в ресторане или пригласить его на рыбалку. Есть близ Города два ставка, и карпы заждались рыболовов. А по соседству, в лесочке, стоит скромный деревянный домик, хозяйка которого поджарит пойманную рыбку и угостит вкусными шашлычками.
Да, с прокуратурой сложнее. Псурцев был уверен: конечно, и прокуроры берут, и коньяк из рук красотки принимают, но можно обжечься – нищие, лишней пятерки нет, а нос отворачивают.
Ему наверняка нужно знать: возьмет или нет… Если гордый и неподкупный, не стоит и пробовать: пойдут слухи, что Псурцев подъезжает со взятками, а это уже совсем скверно. Конечно, не пойман – не вор, но сейчас такие разговоры, когда может решиться вопрос о генеральском звании, совсем ни к чему.
И тут Псурцев представил себя в брюках с лампасами и с золотыми генеральскими погонами – с ума сойти можно, и прямой путь ему в областное управление: там сидит старый хрыч, доживает последние месяцы до пенсии. И правильно – надо уступать место молодым, энергичным и способным. Псурцев еще хотел добавить «неподкупным», но только хохотнул и стыдливо шмыгнул носом.
Наконец последний поворот перед березовым лесом, где назначено место встречи. Полковник съехал на лесную дорогу, «Москвич» запрыгал на выбоинах, и в голых кустах за лесом Псурцев увидел красные «Жигули», а возле них высокого смуглого горбоносого человека лет сорока с аккуратно подстриженными кавказскими усами. Он картинно опирался на капот автомобиля. Вальяжный, весь в черной коже: кожаные брюки, такая же куртка и шляпа с широкими ковбойскими полями. Красная машина поблескивала хромом и никелем, похоже, все, что могло бы украсить ее, Филя-прыщ использовал: козырек над ветровым стеклом с надписью «Зупер-авто», два зеркала на передних крыльях, две антенны – одна нагибалась с левого переднего крыла на крышу, другая свободно болталась на заднем бампере, никелированные ручной работы колпаки на колесах…
Псурцев, высаживаясь из своего обшарпанного «Москвича», не мог удержаться от смеха: разукрашенная машина – мечта всех милицейских служб, намного облегчает наблюдение.
Филя-прыщ вежливо приложил два пальца правой руки к полям кожаной шляпы.
«Мог бы и снять шляпу», – подумал полковник, но ничем не выдал своего недовольства. Остановился в двух шагах от Фили, чтобы не подавать руки – считал это ниже своего достоинства.
Филя-прыщ приложил руку к сердцу, приветливо улыбнулся и спросил:
– Вызывали, начальник? Я к вашим услугам.
Псурцев сунул руки в карманы брюк – стоял, расставив ноги, и пристально смотрел на Хусаинова. Размышлял, как лучше начать. Сразу и прямо выложить, зачем приехал, или осторожно, намеками, в подходом? Решил: разводить с Филей дипломатию ни к чему, может подумать, что перед ним заискивают, одна только мысль об этом вывела бы полковника из себя. Поэтому сказал не скрывая:
– Есть в городе один тип. Мешает, и очень. Сможешь?.. – он хотел сказать «убрать», но почему-то все же проглотил это слово.
Глаза у Фили вытаращились: чего-чего, но такого от Псурцева не ожидал. Удивленно уставился на полковника и спросил:
– Вы хотите… того? Чтобы я его?.. – выразительно махнул рукой и наконец вымолвил слово, на которое не отважился полковник: – Убрал?
– А ты, я вижу, испугался?
– Я?.. Говорите – кого… Для вас, полковник, все будет сделано в лучшем виде. Лично для вас. Но… – замолчал, – никогда бы не подумал… Чтобы сам закон…
– Мы с тобой, Филя, деловые люди, – строго сказал Псурцев, – никто нас не слышал, и я тебе ничего не говорил. Понял?
– Да, ничего, – согласился Филя, – ни вы мне, ни я вам. Поговорили о погоде и разъехались.
– Только о погоде, – кивнул Псурцев и непроизвольно оглянулся, как вор, пойманный на горячем. Но поблизости никого не было, чирикала какая-то птичка в кустах, и полковник успокоился.
Филя повертел брелоком с ключами от машины вокруг указательного пальца.
– Кого? – спросил.
– Возможно, ты его знаешь…
– Кого? – повторил Филя нетерпеливо.
– Директора промтоварной базы Степана Хмиза.
– Ого, добрый парень, я у него иногда разживаюсь.
– Ты меня понял? Филя посерьезнел.
– Сделаем. Но вы знаете, сколько за это?
