ты не развязала ему язык, и без того охочий до болтовни!
Да какое там, я был совершенно уверен, что наш гость, кем бы он ни был, не смог отвертеться от расспросов Афины. Просто она решила оставить свои трофеи при себе, а старик Один пусть сам разбирается, что к чему. Такое за ней водится.
– Ну, вытрясла кое-что – так, сущие пустяки. Он, знаешь ли, утверждает, что просто спит и видит нас во сне. Посреди беседы вдруг объявил, что сейчас исчезнет, потому что его, дескать, кто-то будит. Вышел в коридор и действительно тут же исчез. Я поспешила за ним, но его уже нигде не было. И его следов тоже не было. Вообще-то все существа оставляют за собой следы, а он – нет. Можно считать, что он нам примерещился, и спокойно жить дальше. У нас с тобой была очень полезная и своевременная галлюцинация, Игг. Это все.
– Так уж и «все»!
– Все, – твердо сказала она. – Знаешь, я собираюсь пойти к себе и немного поспать. Эти последние дни меня совершенно вымотали. Можно подумать, что я не дочь Зевса, а пожилая домохозяйка с дюжиной детишек на руках.
– Ну уж выдумала, дуреха! – улыбнулся я. – Ты юная, прекрасная и бессмертная. Я уже не говорю о дюжине детишек – откуда бы им у тебя взяться?!
– Да уж, действительно… Я так устала, что даже не буду с тобой ссориться, – вздохнула Афина. – Но больше не надо говорить мне любезности, ладно? Ни к чему это. Я и без твоих похвал знаю себе цену.
– Ладно, – великодушно согласился я. – Могу исправиться прямо сейчас. Вот, слушай: ты – дряхлая морщинистая старуха, и твоя дряблая грудь болтается на ветру, достигая узловатых колен, а жидкие пряди седых волос не могут прикрыть этот срам… Так лучше?
Афина изумленно уставилась на меня, криво улыбнулась и покачала головой.
– Ну ты разошелся, Груз Виселицы!
Я не стал сердиться на нее за то, что она снова вспомнила это недостойное прозвище. В конце концов, я и сам позволил себе немало вольностей.
– Это еще что. Вот когда я по-настоящему разойдусь, никому мало не покажется! – пообещал я. – Тебе еще предстоит не раз удивиться, Паллада.
– Я люблю удивляться, – сказала она. – Так что ты уж расстарайся, Отец битв!
– Вот такое обращение мне по душе, – заметил я. – Если так – расстараюсь.
Весь день я снова мотался между амбами, оседлав верного Слейпнира, и творил чудеса. На сей раз – чудеса дипломатии.
Я встречался с Олимпийцами, ораторствовал, уговаривал, доказывал, льстил, искушал и даже угрожал. Разумеется, я добился своего. Еще бы я с ними не справился!
На всякий случай я отправил шестерых валькирий за Аидом, и мои девочки вернулись в срок, поскольку расстояние не имеет для них почти никакого значения. По дороге они потрудились омыть лицо Гадеса в водах океана. Не сказал бы, что это привело его в чувство, но по крайней мере, неопрятный вид захмелевшего властителя мертвых больше не оскорблял мой взор.
На закате мы собрались на пустующей амбе погибшей Геры. Я выбрал это место для встречи, поскольку здесь было просторно. К тому же теперь эта гора была общей территорией: имущество мертвого принадлежит всем живым понемножку.
Впервые я увидел всех Олимпийцев одновременно. Впрочем, не всех. Троих уже навсегда вычеркнули из списка бессмертных умелые руки таинственных убийц, а безумная Персефона, покинувшая Аид вместе с мертвецами, так и не объявилась у нас. Впрочем, насколько мне было известно, она вообще нигде не объявилась, а ее следы обрывались в мокром песке на берегу Леты.
Мои союзники представляли собой весьма причудливое зрелище. Афина снова превратилась в загорелого Марлона Брандо и теперь снисходительно косилась на своих сородичей. Они и правда выглядели не столь внушительно, особенно Арес, которому внезапно взбрело в голову напялить на себя пышное тело белокурой девы. Возможно, ему просто надоело спорить с Аполлоном, но я подозревал, что Арес придумал хитроумный способ посмеяться над моими воинственными планами. Если уж бог войны является на военный совет в облике какой-то кудрявой девки, едва прикрыв свои прелести полупрозрачным тряпьем, кто станет с должной серьезностью относиться к происходящему?!
Я открыл было рот, чтобы приказать ему принять пристойный вид, но потом (уже в который раз) напомнил себе, что сейчас не время для ссор. А с этого дурня Ареса сталось бы затеять долгую свару, ему только повод дай!
Зевс прибыл последним. Хмурил кустистые брови, вел себя так, словно попал сюда совершенно случайно. Хорошо, хоть не стал спрашивать меня, кто все эти незнакомцы. С него бы сталось.
Поначалу Зевс и слышать не хотел ни о каких собраниях. Дескать, если бы он считал, что Олимпийцам нужно собраться вместе, призвал бы всех к себе, и дело с концом! Он бы, пожалуй, вовсе не пришел, если бы не мое заклинание, позволяющее убедить самого несговорчивого собеседника. Когда я был молод, это заклинание действовало только на людей и гномов. Впрочем, некоторые турсы впадали от него в оцепенение и умолкали навсегда, а тролли начинали плакать, как голодные дети. Но и Ванов, и моих родичей оно могло только насмешить. А вот Зевса яоколдовал так быстро, что он ничего не успел заподозрить. Ябыл разочарован: никогда не сомневался, что смогу его одолеть, но не ожидал, что это будет так легко.
Все напряженно молчали, выжидающе уставившись на меня. Судя по всему, мне до сих пор не слишком-то доверяли. Ничего удивительного: я был для них чужаком. Дружественным, но слишком могущественным, чтобы сойти за своего. Правда, я стал личным гостем Афины, а насколько я успел разобраться в сложных взаимоотношениях своих новых приятелей, это была наилучшая рекомендация. Афина – единственная, от кого никогда не требуют объяснений. Считается, что она всегда права, что бы ни учудила.
Все это хорошо, но своим меня Олимпийцы так и не признали. До сегодняшнего дня такое отношение не вызывало у меня возражений. Я и сам предпочитал сохранять дистанцию. Положение чужака развязывает руки, поскольку ни к чему не обязывает – так я считаю.
Но сегодня вечером мне требовалось их полное доверие. Ятвердо решил развязать войну, не дожидаясь Дня судьбы, и теперь предстояло убедить Олимпийцев, что эта война нужна не только мне одному.
Сперва я завел речь о таинственных убийцах и моей руне, которая наконец-то их остановила. Поначалу Олимпийцы не желали мне верить. Я не стал гневаться. Когда дела идут все хуже и хуже, хорошие новости раздражают, как нелепые пожелания долголетия у одра смертника, это мне ведомо. Иногда обреченный боится надежды, которая может причинить душевную боль. Немудрено, что Олимпийцы предпочитали считать спокойствие минувшей ночи счастливой случайностью и гадать, кто станет следующей жертвой.
Но Афина подробно рассказала своим родичам о том, как пронзительно визжала маленькая темнолицая девка с веретенами, напоровшись на мою руну. Упомянула она и незнакомца, который явился невесть откуда, чтобы сообщить имена наших убийц и снова исчезнуть. Олимпийцы удивленно переглянулись и тут же принялись судачить: кто бы это мог быть?
– Выходит, теперь ты уверена, что руны Одина надежнозащищают нас от убийц? – спросил Зевс. – Хотелось бы верить.
Он пристально посмотрел на меня и наконец задал вопрос, который с самого начала крутился у него на языке:
– Но тогда почему ты с самого начала не защитил нас, Один?
Я скрипнул зубами от ярости: что я действительно ненавижу, так это препираться с дурнем из числа тех, кого куда легче убить, чем вразумить! Но поскольку дурнем на сей раз был Зевс, остаток силы которого мог бы мне пригодиться, пришлось снова втолковывать ему, что мои руны не могут остановить
