Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Дыханье осени умчит остатки лета —
И сорванный листок, и вольный стих поэта?

Да, я пока еще в расцвете лет и сил.
Хотя раздумья плуг уже избороздил
Морщинами мой лоб, горячий и усталый, —
Желаний я еще изведаю немало,
Немало потружусь. В мой краткий срок земной
Неполных тридцать раз встречался я с весной.
Я временем своим рожден! И заблужденья
В минувшие года туманили мне зренье.
Теперь, когда совсем повязка спала с глаз,
Свобода, родина, я верю только в вас!

Я угнетение глубоко ненавижу,
Поэтому, когда я слышу или вижу,
Что где-то на земле судьбу свою клянет
Кровавым королем истерзанный народ;
Что смертоносными турецкими ножами
Убита Греция, покинутая нами;
Что некогда живой, веселый Лиссабон
На пытку страшную тираном обречен;[457]
Что над Ирландией распятой — ворон вьется;[458]
Что в лапах герцога, хрипя, Модена бьется;[459]
Что Дрезден борется с ничтожным королем;[460]
Что сызнова Мадрид объят глубоким сном;[461]
Что крепко заперта Германия в темницу;
Что Вена скипетром, как палицей, грозится
И жертвой падает венецианский лев,[462]
А все кругом молчат, от страха онемев;
Что в дрему погружен Неаполь;[463] что Альбани
Катона заменил;[464] что властвует в Милане
Тупой, бессмысленный австрийский произвол;
Что под ярмом бредет бельгийский лев, как вол;[465]
Что царский ставленник над мертвою Варшавой
Творит жестокую, постыдную расправу
И гробовой покров затаптывает в грязь,
Над телом девственным кощунственно глумясь, —
Тогда я грозно шлю проклятия владыкам,
Погрязшим в грабежах, в крови, в разврате диком!
Я знаю, что поэт — их судия святой,
Что муза гневная могучею рукой
Их может пригвоздить негодованьем к трону,
В ошейник превратив позорную корону,
Что огненным клеймом отметить может их
На веки вечные поэта вольный стих!
Да, муза посвятить себя должна народу!
И забываю я любовь, семью, природу,
И появляется, всесильна и грозна,
У лиры медная, гремящая струна!

Ноябрь 1831 г.

ПЕСНИ СУМЕРЕК

ПИРЫ И ПРАЗДНЕСТВА Перевод В. Бугаевского

Огромен зал. Столу нет ни конца, ни края.
Здесь празднества идут, и, вечно возникая,
Волшебный длится пир, сияющий игрой
Бокалов, серебра, посуды золотой.
За пиршественный стол лишь мудрый не садится,
Зато отыщешь там все возрасты, все лица:
И воинов-рубак суровые черты,
Юнцов безусых, дев лилейной красоты,
Лепечущих детей и стариков брюзжащих,
Томимых голодом и с жадностью едящих;
И всех жаднее те, чей рот уже прогнил,
И те, кто и зубов еще не отточил.

Султаны, кивера, победные знамена,
Орлы двуглавые, лев с золотой короной,
И россыпь звездная на ржавчине щита,
Рой пчел на багреце и лилий чистота,
Шевроны и мечи, цепей и копий груды —
Все то, что на гербах начертано причудой, —
Крылатый леопард, серебряный грифон, —
Все в пляске кружится, цепляясь за плафон,
И, арабесками к ногам гостей спускаясь,
Бесстыдно к чашам льнет, нектаром упиваясь.
Полотнища флажков спадают с потолка
К сидящим за столом, чтоб легче ветерка
Коснуться их волос, — так ласточка крылами
Касается травы, порхая над лугами.
И все поет, звучит и светится вокруг,
В магический клубок сплетая свет и звук.