Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

КАНАРИСУ[466] Перевод П. Антокольского

Как легко мы забыли, Канарис, тебя!
Мчится время, про новую славу трубя.
Так актер заставляет рыдать иль смеяться,
Так господь вдохновляет любого паяца:
Так, явившись в революционные дни,
Люди подвигом дышат, гиганты они,
Но, швыряя светильник свой яркий иль чадный,
Одинаково скроются в мрак беспощадный.
Меркнут их имена средь житейских сует.
И пока не появится сильный поэт,
Создающий вселенную словом единым,
Чтоб вернуть ореол этим славным сединам, —
Их не помнит никто, а толпа, что вчера,
Повстречав их на площади, выла «ура»,
Если кто-нибудь те имена произносит,
«Ты о ком говоришь?» — удивленная спросит.

Мы забыли тебя. Твоя слава прошла.
Есть у нас и шумней и крупнее дела,
Но ни песен, ни дружбы былой, ни почтенья
Для твоей затерявшейся в памяти тени.
По складам буржуа твое имя прочтет.
Твой Meмнон онемел[467], солнце не рассветет.
Мы недавно кричали: «О слава! О греки!
О Афины!..» — мы лили чернильные реки
В честь героя Канариса, в честь божества.
Опускается занавес пышный. Едва
Отпылало для нас твое славное дело,
Имя стерлось, другое умом завладело.
Нет ни греков-героев, ни лавров для них.
Мы нашли на востоке героев иных.
Не послужат тебе ежедневно хвалами
Журналисты, любое гасящие пламя, —
Журналистам-циклопам который уж раз
Одиссей выжигает единственный глаз.
Просыпалась печать что ни утро, бывало,
Разрушала она, что вчера создавала,
Вновь державной десницей ковала успех,
Справедливому делу — железный доспех.
Мы забыли.
                        А ты, — разве ты оглянулся,
Когда вольный простор пред тобой развернулся?
У тебя есть корабль и ночная звезда,
Есть и ветер, попутный и добрый всегда,
Есть надежда на случай и на приключенье,
Да к далеким путям молодое влеченье,
К вечной смене причалов, событий и мест,
Есть веселый отъезд и веселый приезд,
Чувство гордой свободы и жизни тревожной.
Так на парусном бриге с оснасткой надежной
Ты узнаешь излучины синих дорог.
Так пускай же в какой-то негаданный срок
Океан, разгрызающий скалы и стены,
Убаюкает бриг белой кипенью пены;
Так пускай ураган, накликающий тьму,
Взмахом молнийных крыльев ударит в корму!
У тебя остаются и небо и море,
Молодые орлы, что царят на просторе,
Беззакатное солнце на весь круглый год,
Беспредельные дали, родной небосвод.
Остается язык, несказанно певучий,
Ныне влившийся в хор итальянских созвучий, —
Адриатики вечно живой водоем,
Где Гомер или Данте поют о своем.
Остается сокровище также иное —
Боевой ятаган, да ружье нарезное,
Да штаны из холста, да еще тебе дан
Красный бархатный, золотом шитый кафтан.

Мчится бриг, рассекает он пенную влагу,
Гордый близостью к славному архипелагу.
Остается тебе, удивительный грек,
Разглядеть за туманами мраморный брег
Иль тропинку, что жмется к прибрежным откосам.
Да крестьянку, лениво бредущую с возом,
Погоняя прутом своих кротких быков,
Словно вышла она из далеких веков,
Дочь Гомера, одна из богинь исполинских,
Что изваяны на барельефах эгинских.

Октябрь 1832 г.

НАПИСАНО НА ПЕРВОЙ СТРАНИЦЕ КНИГИ ПЕТРАРКИ Перевод М. Талова