Международное положение, стало быть, показывает, что капитализм...
– А как Донец, Иван Максимович? Такой же широкий, как когда-то? Помните, как в десятом году мы с вами за сомами на ночь ходили? Хорошо так... Ночь тёплая, лунная... Лодка плывёт... А учитель, Гордей Петрович, раньше нас, бывало, приедет и уже сидит... На яме...
– Не удит теперь Гордей Петрович. Бросил. Некогда ему. Школа – само собою да кампании разные. Доклады да собрания. А он у нас по... международному положению всегда... Нагрузка у него...
– А развести костёр на берегу, там, знаете, на поповском лужку под белой берёзкой? Hочь тё-ё-мная!..
– Эге! Вспомнили... Нет той берёзки. Срубили. На трибуну. Трибуна у нас теперь возле сельсовета из той берёзки. Как праздник какой или шефы налетят – речи с трибуны той про... международное, значить положение да и вообще...
– Жалко берёзку. Место ж какое! Берег крутой. Как pазбежишься – да в воду! Аж дух забивает! Тогда ещё сосед ваш Микола Kpутой добре прыгал. С выкрутасами прыгал. Теперь, наверно, и он постарел, как и мы с вами?
– Э... Нет Миколы Борисовича. Помер месяц тому. Председательствовал он у нас в сельсовете. На годовщину Февральской революции доклад делал. С трибуны. А оно мороз. Начал про... международное положение, да так и не закончил. Что-то плохо ему стало. Месяц полежал и поховали... Хороший человечища был. А что уж оратор! Бывало, выйдет да как двинет: «Товарищи!! Международное положение нашего сельсовета показывает...» И пошёл, и пошёл... Талант был. Жаль...
– Ничего не поделаешь, Иван Максимович. Доля, значит, ему такая. Хороший был человек, сознательный. Припоминаете, как он когда-то, ещё парубком, помещикова сына чуть не убил за то, что тот аиста застрелил? А какое горе было тогда на вашей клуне! Что с аистихой делалось?? На другой год не было уже на вашей клуне аистов.
– И теперь не будет.
– Почему же?
– Антенну на том месте поставили. Вот зимою. Для радио. В сельсовете радио, а на моей клуне антенна. Клуня ж у меня высокая, ни у кого такой нету. У нас теперь так и говорят: если б, говорят, не клуня Ивана Максимовича, так бы мы никогда и не услышали про... международное положение. А то почти каждый день.
Иван Максимович помолчал.
– Культура, знаете, – добавил он. – Пришлось поступиться аистом. Надо. Радио – великая вещь, сами знаете. Вот как-то товарища из Москвы слушали. Полтора часа говорил про... международное положение. Харашо! Сидишь в сельсовете, цыгаркой попыхкиваешь и всё тебе ясно: клуня, антенна, аистово семейство, Москва, сельсовет, я, кум Денис и... международное положение... Дивно...
.................................................................
Сейчас Иван Максимович разговаривает с моей женой, а я себе думаю:
«Одни антенны, кажется, ещё не разговаривают. Значит, в клуне будет неопасно. А вот у аиста положение междунар... Тьфу! Безвыходное положение у аиста».
Подход
Такое происшествие случилось в нашем театре. Кончился акт. Дали занавес. Аплодисменты. Актеры кланяются, то-сё... А тут неожиданно переносные кулисы падают и одну артистку – главную роль играла – по голове... Ну, конечно, понесли на руках в уборную... Туда-сюда. Отливали водой, врач появился. Дал каких-то капель – очнулась... Но играть не может. А тут надо ещё один акт доигрывать. Что делать? Директор бегает, администратор мечется. Послали за одной актрисой – нет дома, за второй – тоже нет... А публика галдит, ногами топает.
Директор наконец отважился. Вышел на сцену.
– Так и так, несчастный случай, сами видели. Заменить товарища Канделяброву некем... Извините, спектакль окончен...
Так верите, такое в зале поднялось – не приведи Господь!
– Как?! – кричат. – Обманывать народ!
– Деньги взяли, так доигрывайте!
– Я, может, только для того и приходил, чтоб посмотреть, как в последнем действии её зарежут!
– Такой у вас подход к зрителю!?
– Такое у вас обхождение с массами!
– А-га-га! Вот это номер! Без развязки домой идти?
Одно слово, скандал. Директор удрал со сцены, чуть не плачет. Кричит: «Это ж они могут до утра в театре сидеть! Любой ценой доставить Порцелянову, пусть играет за Канделяброву!»
А в этот момент за кулисами кто-то хриплым басом:
– Не умеют правильно подойти к массам... А как не найдут Порцелянову, что тогда? Начальство! Доверили б мне...
Директор за кулисы. А там сидит наш старый хорист Микола Карпович и спокойно ест колбасу.
– Это вы сейчас говорили?
– Я.
– Вы можете ликвидировать этот скандал?
– Думаю, что могу.
– Голубчик, выручайте!
– Ладно. Пускай дают три звонка. Я сейчас.
В зале немного стихло. Микола Карпович вышел за занавес и начал:
– Уважаемые товарищи! Не волнуйтесь. Сейчас начнём. Артистка Канделяброва пришла в себя... Мы, собственно, могли бы начать значительно раньше, но, знаете, произошла ещё одна так себе историйка... На раздевалку, где висят ваши пальто, шубы, манто, шапки, напали бандиты... Да не волнуйтесь! Ничего не случилось. Просто бандиты связали капельдинеров и захватили много одежды... Какие именно украдены номера, сейчас мы...
Но никто уже не слушал Миколу Карповича. Публика повалила одеваться и через полчаса в театре никого не было.
Пошли мы потом в пивную, и Микола Карпович с нами. Выпили. И Микола Карпович выпил.
Спрашиваем его:
– Как вы додумались до такой штуки, Микола Карпович? Это ж гениально!
– И ничего гениального, – ответил он, наливая себе пива. – Просто надо уметь подойти к массе.
1928
Как я стал хулиганом
На станции Н., куда поезд прибыл в десять вечера, в наше купе вошёл новый пассажир.
В роговых очках, солидный брюнет лет сорока. Солидность была во всем: и в жёлтом новеньком портфеле, и в фетровой шляпе, и в коротком модном пальто.
Новый нам почтительно поклонился, спросил свободное место, важно достал кошелёк и, подавая носильщику рубль, сказал:
– Спасибо тебе, братец. Тут уж я сам устроюсь.
Поезд шёл.
