Сила поворачивается своим здоровенным «бочком».
– Так что скажете про наше заведение, Сила Степанович? Наверно, в двадцатом и мысли не было, как можно из хлева такую картинку соорудить?
– Всё это так, – бормочет Сила, – всё оно, конешно, харашо и даже дивно, а советская власть, безусловно, в чистоте понятия имеет и если б везде такая политика – лучшего и желать не надо... Но какая корысть, Тихон Радивонович, от той чистоты, раз душа твоя не знает покоя, раз ты, примером говоря, по профсоюзной линии свободное лицо... Ну вот, скажем, я. Ты меня спросил, почему я к вам долго не заходил. А причина тому, братец ты мой, очень простая и понятная... Сопричислен я, голубчик, к слободному алименту и помогаю правительству разные кампании проводить. Без меня ни одна кампания не обходится. Вот и теперь три дня как из дальних мест: принимал участие в снижении цен.
Последняя реплика заставила меня засмеяться. Сила опасливо оглянулся и, увидев меня, начал что-то тихо говорить Тихону. Я лишь разобрал: «Неосторожность... чёрт... ещё чего доброго из тех... из смычкистов. Вишь, „глиста какая худосочная“...
Я отошёл, чтоб не смущать Силу.
Вдогонку слышал только спокойный козлетон Тихона:
– А кто его знает: по голому человеку никакого хвакта кроме голого определить невозможно. Все мандаты в раздевалке остаются...
Маленький кругленький человечек полосовал веником высокую лысую фигуру по худой спине, и сладенький тенорок журчал:
– Я, дорогой мой Василь Дмитрович, хожу сюда каждую субботу. Без гигиены жить не могу. Меня ещё покойница мамаша с мальства к гигиене приучила, побивши в палки на мне не один веник... Да и ревматизма моя жестокая того требует. А страдаю я ею, проклятущей, давно. Как прицепилась анахвема ещё при царском гнёте и не отпускает, хоть плачь. В Харькове за это время четырнадцать правителей сменилось, а она как засела и нет на неё никакой революции. Только тут и спасаюсь. Парок – от ревматизмы первеющое средство. И, благодарение Богу и совецкой власти, харашо на этом фронте стало. Баня, она хоть и коммунальная, а всё тут пунктуально содействует, а в парной ещё и не всякая комплекция выдержит, сами увидите, Василь Дмитрович.
В прошлую субботу я парился с приятелем своим Сергеем Ивановичем, так его, знаете, апоколипсический удар ударил.
Карету скорой помощи вызывали. Правда, Сергей Иванович необычайного корпуса человечище и веса он по старой системе – на пуды – пудов восемь, а на разные там километры, может, и больше, кто его знает, а все ж таки... Вы, кажется, готовы, Василь Дмитрович, так пойдёмте париться, Господи благослови...
Я пошёл в раздевалку. Уже одетый Сила Степанович прощался с Тихоном и говорил:
– Хотя по-вашему, по-совецкому, чаевые и есть позор трудящой личности, но я не могу без этого. На, возьми... А что, если та глиста ещё моется?
– Моется, моется, Сила Степанович, покорно вас благодарю, моется.
„Глиста“ одевалась.
И тут революция
Чтобы повысить музыкальность среди красноармейцев, в Ленинграде организуют хоровые инструкторские курсы.
То ли дело старые времена.
Музыкальность сама повышалась, ибо как выйдет, бывало, фельдфебель – этот инструктор и дирижёр – да как загнёт певцам несколько музыкальных реплик, так аж стены раздвигаются от „царя туре-ах-мед-ско-го“ или от „цыц, Дунька, молчи, Дунька!“
– Снова басы не в тую астролябию попали!! Выше! Выше-е-е, растуды твою налево! Тенора, грубее-е-е! Рабинович! Обозначай шаг на месте, а не крути задом, как холодногорская торговка. Тоже защитник Отечества...
.........................................................................
Одним словом, методы были преимущественно практические, а теория играла роль подсобную и то в случаях, так сказать, экстраординарных.
– Ой, штось-то я, ребята, замечаю, что началась юринда. Разве это пэние? Стоят и губами двигают для маскировки. И хоть бы один-два, а то таких неизвестных эгоистов расплодилось штук сорок...
– Дежурный! Собрать после молитвы всех „неизвестных“ – список я дам – надо теорию загнуть, хоть я и не люблю етой канифоли... Р-р-раззойдись!!
....................................................................
– Да!.. Так знаэте вы, господа эгоисты, што такое пэние? Для чего оно? Ты думаешь, Сидоренко, што это так себе, „предмет“ и больше ничего? А известно ли тебе, необразованная твоя морда, што пэние кроме того, что веселит салдацкую душу, приносит пользу твоему ограниченному здоровью?
Оно развивает слизистую оболочку!!!
А как развивает, я вам, сукины сыны, сейчас объясню.
У каждого человека в горле есть клапан. За тем клапаном есть перепонка. Или, по- учёному, слизистая оболочка.
И вот, как ты поёшь, из тебя – через груди – выходит напор из воздуха и дёргает ту перепонку, как струну.
Значит, и грудям – развития, и перепонке – развития и дурной твоей голове – развития. Малость разовьёшься и не будет через твою дурную голову от начальства замечания и не будешь ты без смены на кухне картошку чистить.
Вот что значит пэние!!!
– А ну, Сидоренко, вдарь на предмет репетиции „Полюбила кузнеца“!
– На месте шагом ма-а-р-р-ш!!
.....................................................................
А сейчас?
Кончит тот инструктор курсы, приедет в свой гарнизон, соберутся красноармейцы в клубе или ещё где там и начнётся: теория музыки, сольфеджио, ноты, гаммы, разные там си-бемоли да до-диезы, модераты да в „пичь-ти-каты“.[8]
Ну, скажите, пожалуйста, скоро ли при такой теории бедная слизистая оболочка дождётся развития?
А ещё говорят, что...
Эх-х-х...
1925
Разочарование
Я, уважаемые товарищи, человек почти культурный и во всём полагаюсь на науку. Не могу, одним словом, без науки дыхнуть. Например, жена огурцы солит, а я стою рядом с „Подарком молодым хозяйкам“ в руках и слежу, чтоб всё по науке было. Подвернётся, скажем, такая ситуация – надо сынку клизму поставить. Я беру „Сам себе врач“ и, пока мой сын дерёт горло, держась за живот, перелистываю триста страниц „Самого себе врача“, нахожу то место, где говорится о научной постановке клизмы, и сынок мой начинает визжать уже от науки:
Вообще никто не имеет права упрекнуть меня в том, что я игнорирую науку. Ни в ком
