сочетался законным браком, мир его праху…
Как принимаются решения
– Ну, где твой буран? – с насмешкой встречает меня Мурат. Паникёр, Максим, ой панике- ер! Пошли в кабинет.
Буран в горах – самая капризная штука на свете; впрочем, то же самое говорят моряки о штормах, а полярники – о своих пургах. Ну словно какая-то невидимая рука включила реостат! С того времени, как я напугал Мурата по телефону, порывы ветра с каждой минутой ослабевали и гасли – буран терял последние силы, иссякал; когда же мы подошли к управлению, с неба мягко, как на парашютах, спускались одинокие снежинки. Типичный «генеральский эффект».
– Панике-ер! – с наслаждением повторяет Мурат, развалившись в своём кресле. – Чего молчишь?
– Тебе хорошо, ты выспался… – жалуюсь я.
– Это я выспался? – взрывается Мурат и сбивчиво излагает всё, что он обо мне думает.
Равнодушно позевывая и смеясь про себя, я не без зависти вспоминаю, что Юлия, когда расходилась, на часы не смотрела и бездельничать не позволяла. Видимо, Мурат догадывается о моих мыслях и круто меняет направление главного удара. – А ты чего в глазах мельтешишь? Садись!
Это относится к Гвоздю, который бродит по кабинету, осматривая многочисленные кубки и грамоты в витринах.
– Ваши трофеи, Мурат Хаджиевич? – голосом отпетого подхалима спрашивает он.
– Не твоё дело!
– Не моё так не моё. – Гвоздь, как человек маленький, садится на краешек стула и исподтишка мне подмигивает. – Я и так знаю, что в «Спорте» вас ещё кавказским Жаном- Клодом Килли называли.
Откровенная и грубая лесть, к тому же бессовестное вранье.
– Преувеличиваешь, – смягчается Мурат, с симпатией глядя на честную физиономию Гвоздя. – Ты ещё не женился?
– Нет, готовлю материальную базу.
– Машина, мебель?
– В этом роде, – туманно отвечает Гвоздь, запланировавший на лето покупку новых штанов. – Вот бы вас заполучить тамадой, Мурат Хаджиевич!
– Вполне возможно, – великодушно обещает Мурат. – А ты не паникёр, как твой начальник?
Гвоздь корчит серьёзную рожу – в знак свидетельства, что он не паникёр.
– Ну и что ты предлагаешь? – доверчиво, с подкупающей искренностью спрашивает Мурат. Он любит советоваться с народом, с простыми людьми – с инструкторами, горничными, вахтёрами. Многие на это клюют, не догадываясь, что слушает их Мурат вполуха, а то и вовсе отключаясь.
– Я? – Гвоздь с сомнением тычет себя пальцем в грудь.
– Ты.
– А мне можно высказаться? – Простодушный Гвоздь ещё не верит.
– Нужно, – весомо подтверждает Мурат, гордый своей демократичностью. – Представь себе, что тебя посадили в моё кресло. Представил?
– А вы где будете? – дурашливо интересуется Гвоздь.
– Это неважно, меня нет, ты – начальник, – снисходительно поясняет Мурат. – Что ты будешь делать?
– Женюсь и – в отпуск, – после некоторого раздумья решает Гвоздь. – В Пицунду.
– Ну а сейчас, сейчас какое решение ты примешь в связи с бураном?
– Ясное дело, – уверенно говорит Гвоздь. – «Всем, всем, всем! Объявляется лавинная опасность! Выход из помещений…»
– Тьфу! И этот тоже паникёр. – Мурат сразу теряет к Гвоздю всякий интерес. – Тебе что, – вдруг нападает он на меня, – тебе плевать, а у меня убытки! Один день простоя канатки – пять тысяч, понял?
– На водке доберёшь, на барах и ресторанах.
– А, что с тобой говорить. – Мурат безнадёжно машет рукой. – Спиртное по другому ведомству, как не понимаешь?
Он встаёт, подходит к окну, смотрит на склоны. В одном он, конечно, прав, на его убытки мне плевать. Ну, не получит Мурат квартальной премии, парой сережек у Юлии будет меньше, велика беда.
– Буран кончился, а ты паникуешь, – угрюмо бурчит Мурат. Склоны как склоны, снег выпал – ну и что? Обязательно лавины? Даже сам Оболенский говорил, что не после всякого бурана лавины.
Я молчу, пусть облегчит душу, «А всё-таки жаль», как поёт Окуджава, что нам уже по тридцать и, вместо того чтобы честно бороться на склонах, мы обречены отныне на
