артиллерийская лошадь услышала зов трубы!» – смеётся Леонид Иваныч. Он откровенно доволен, по окончании войны стрелять ему доводится не часто, а это дело он любит – в войну артиллеристом был лихим, четыре боевых ордена за красивые глаза тогда не давали. На Ладоге ему осколком оторвало по локоть левую руку, но и одной Леонид Иваныч орудует так, как иные двумя не сумеют. И маме, и мне он особенно дорог потому, что знал моего отца, командира отдельного лыжного батальона, и не только знал, но и поддерживал огнём во время прорыва блокады Ленинграда. «Ну и судьба! – изумился Леонид Иваныч, когда мы встретились в Кушколе. – Майор Сорокин – личный артиллерист отца и сына Уваровых!»
Пока его ребята готовят зенитку к стрельбе, мы, сидя в кабине, уточняем на карте сектор обстрела. Все координаты определены заранее, бить по лавиносборам мы можем вслепую, нужно лишь определить, с чего начать. Мы решаем прощупать сначала четырнадцатую, относительно небольшую и расположенную в семистах метрах от одиннадцатой. Если четырнадцатая сойдёт, не потревожив соседок, попробуем тринадцатую, а если…
Это самое «если» стоит у меня поперёк горла: кто может гарантировать, что первый же снаряд не сведёт склоны Актау с ума? А разве то, что мы собираемся делать, – не сумасшествие? Нас извиняет лишь то, что сунуть голову под крыло и ждать, пока её оторвёт, – сумасшествие в квадрате. Больше всего я боюсь одиннадцатой, в позапрошлом году её лавиносбор был куда более тощим, чем сейчас, а воздушная волна дошла до опушки. Время у нас есть, и я подробно рассказываю Леониду Иванычу, каких пакостей можно ждать от одиннадцатой. Я вспоминаю, как ещё в университете на практическом занятии по военной подготовке полковник задал одному студенту из нашей группы вопрос: «Какова первая обязанность командира при выборе боевой позиции?» – и был совершенно шокирован ответом: «Наметить пути отхода, товарищ полковник!»
– А он был не дурак, твой студент, – улыбается Леонид Иваныч. – Давай и в самом деле наметим.
Включив фонарики, мы идём осматривать наши тылы. Между шоссе и опушкой леса, которым поросли южные склоны Бектау, метров триста, и зенитка находится примерно посредине. Снега на южных склонах мало, но они крутые – на верхотуру и за час не заберёшься, а сосновый лес – далеко не всегда лучшая защита от воздушной волны: если она достаточно сильна, от леса лучше держаться подальше. И от открытого места – тоже, так что выбор, как видите, у нас широкий. То, что на нашей памяти и по утверждениям старожилов одиннадцатая этот лес не уничтожала, ещё ничего не доказывает: Юрий Станиславович учил слепо статистике не доверять, «так как в ней не отражено поведение лавин в древние и даже средние века». Что ж, будем надеяться, что одиннадцатая не сорвётся, а если же это случится, то нам остаётся уповать на удачу. Всё-таки лучше всего – это попытаться добежать до опушки. На будущее, мечтаю я, хорошо бы соорудить здесь что-нибудь вроде бетонного дота, с автономным обеспечением на сутки-другие…
Я отправляю Васю к бульдозеристам, которые ползают взад-вперёд по шоссе, – пусть кончают работу и уходят в Кушкол.
Леонид Иваныч начинает колдовать над зениткой, я слышу, как он переговаривается с наводчиком: «угол 3-89… прицел 24-18…» Для меня это филькина грамота, но Леонид Иваныч – ас, он стрелял по «тиграм» тогда, когда времени для расчётов у него было куда меньше, чем сейчас. Его ребята выносят из вездехода и подтаскивают к зениткам пяток снарядов с ярко- жёлтыми гильзами, вряд ли нам столько пригодится, склоны слишком напряжены. У нас есть всё: артиллеристы и орудие, снаряды и координаты, теперь нам нужно лишь одно – немножко удачи. На прощанье мама всегда желает мне удачи, но – коротко, без обильных словоизлияний, которыми ничего не стоит удачу спугнуть.
Из-за поворота доносится гул моторов, Вася размахивает руками – что такое? Я бегу к шоссе. Один за другим через «Чертов мост» переползают четыре автобуса, битком набитые туристами. В кабине первого автобуса рядом с водителем сидит Бычков, директор «Бектау», которому надлежит принять и разместить эту ораву. Я приветливо машу ему рукой и желаю спокойной ночи. Он открывает и закрывает рот, я не слышу, о чём он говорит, но догадываюсь, что не о любви и дружбе. Чтобы я на сей счёт не заблуждался, Бычков опускает стекло, высовывает голову и от души высказывается. Я прошу его передать сердечный привет семье и приказать водителям не возвращаться в Кушкол, так как скоро будем стрелять. Бычков выражает пожелание, чтобы первым же снарядом меня разорвало на части, и мы дружески расстаёмся. Подобные пожелания достаются мне и от туристов – узнали, собаки, кому обязаны раскладушками. Интересно, как Мурату удалось так быстро сработать?
Автобусы, рыча, идут на подъём, за которым гостиница «Бектау», и мы с Васей возвращаемся назад. Вася румян и весел, для него всё происходящее – забавная игра, а то, что ставки в ней достаточно высоки, его ничуть не волнует. Я уже второй сезон присматриваюсь к нему, из Васи можно сделать отличнейшего лавинщика, если научить его с уважением относиться к собственной жизни. Скажем, мы потеряем бдительность – и завтра Гвоздь женится, кем тогда его заменить? Хотя нет, этого негодяя я слишком люблю, мне его никто не заменит.
Я запускаю зелёную ракету. Когда Мурат сочтёт возможным, он ответит мне такой же.
В течение десятка секунд, пока в заснеженном небе рассыпаются огни, мы смутно различаем вдали исполненные враждебности склоны Актау. Они чудовищно разбухли, от их вида по спине бегут мурашки. Мне кажется, что я никогда, ни разу в жизни не видел на склонах столько снега. Нет, видел, конечно, на Памире, Тянь-Шане, но те лавины мы отнюдь не собирались беспокоить, совсем наоборот, мы подобострастно обходили их на цыпочках и, как поёт мамин любимый Вертинский, молили «доброго бога, чтоб продлил наши бренные дни». Высоцкого, между прочим, мама любит не меньше, ей просто обидно за Вертинского, что в последнее время он как-то стушевался в огромной Володиной тени.
Сорвёт или не сорвёт одиннадцатую? О седьмой и четвёртой я стараюсь не думать, они всё-таки значительно дальше, а одиннадцатая – напротив. С одной стороны, я хочу, чтобы она сорвалась и больше не висела, как дамоклов меч, над шоссе, а с другой – довольно нагло рассчитываю остаться при этом в целости и сохранности.
Однако нужно подстраховаться. Я предлагаю Леониду Иванычу отправить артиллеристов в лес, и как можно выше – туда, где метров через двести лес переходит в кустарник, за которым – альпийские луга; стрелять же будет он сам, а я – подавать снаряды. Оказывается, не положено. Как человек гражданский, склонный к надувательствам в борьбе со всякими комиссиями, я настойчиво искушаю: «А кто узнает? Ну, кто?» Леонид Иваныч вяло возражает, что узнать могут – в том случае, если нас обоих завалит, а остальные спасутся. Я высказываю догадку, что остаться в живых и получить за это выговор, даже с занесением в личное дело, –
