– Не верь этому, – повторил я. – Всё – только литература.
– Верно!
Антон встал и подошел, чтобы обнять меня. Он прижал мое лицо к своей груди. От него сильно пахло потом и еще чем-то довольно неприятным. Он продолжал говорить, не отпуская меня и по-прежнему держа руку на моем плече.
– Всё – литература. Всё! Я же так очевидно вам это показал, черт возьми! Это было совсем просто. Нужно было взять проклятие и изучить его немного. Внутри его было окончательное послание. Достаточно было прочитать первое и каждое десятое слово. Всё – литература. Voila! Проклятие было мистификацией. Как можно было поверить в его истинность? Это была игра Гонсало де Корреа. Интеллектуальная игра, и ничего больше. Но это показывает, что нужно читать до конца, нужно уметь читать. Рикардо Пилья писал, что литературные произведения всегда содержат в себе не просто историю, а великую идею. Я бы сказал даже больше: это пространства, где пересекаются две или несколько историй. Именно это придает им глубину. Поэтому они удивляют нас, волнуют. Чехову принадлежит мысль, гораздо более гениальная и менее запутанная, чем моя: «Человек в Монте-Карло идет в казино, выигрывает миллион, возвращается домой и кончает жизнь самоубийством».
– Ну и племянничек! – сказала Исабель, глядя на меня, как будто я был великолепнейшей репродукцией «Менин». – Этот мальчик с каждым днем удивляет меня все больше и больше.
Пако смотрел на меня с гордостью. Это был мой триумф, несмотря на неудачу со шляпами. Я тоже был горд тем, что мне удалось отгадать окончание рассказа. Я боролся, чтобы добиться этого. Я боролся против всей грязи мира, мне пришлось пройти сквозь лес слов и недомолвок, чтобы достичь последнего бастиона этой истории, самого ее сердца. «Если бы сердце умело думать, оно бы остановилось», – писал Пессоа. Но я стоял там, с кофейником в руках, и был готов продолжать борьбу. В семнадцать лет человек чувствует себя способным на все. В истолковании Антона недоставало чего-то еще, что могло бы объяснить то смятение, овладевшее мной прошлой ночью, когда я ложился спать.
– Я был неуверен, – сказал я. – Я был неуверен, действительно ли это зашифрованное сообщение. Вчера я заснул с мыслью, что эта фраза могла оказаться случайной. Это не давало мне покоя и в то же время нравилось мне. Это… это означало, что все-таки полет ласточек мог действительно иметь значение и дон Атаульфо был прав. Я подумал, что он сошел с ума именно из-за этого: ему удалось расшифровать эту фразу, но он не знал, действительно ли Гонсало де Корреа задумал ее или это была случайность. Страшновато думать об этом. Но мне все это нравилось. Каким было бы тогда окончание рассказа? К чему бы оно нас привело?
Наступила долгая и напряженная тишина.
– Ну и ну! – воскликнул наконец Пако. – Наш повар решил дать другой оборот твоему рассказу, Антон. Неплохо, неплохо. Рассказы ничего не стоили бы без нескольких капель магии.
На лице Антона появилось выражение досады. Очевидно, ему было не по душе, что такой простак, как я, вмешивается в его рассказ. Кроме того, Пако не совсем кстати пришелся со своим комментарием. Однако несмотря ни на что, я с некоторой самоуверенностью продолжал считать свой вариант наиболее подходящим окончанием истории с рукописью. Голос Полин вывел нас из наших теоретических спекуляций:
– Вам не кажется, что все это совершенно лишнее? Вы говорите какие-то странные вещи, а та женщина лежит бездыханная с кинжалом в груди. Неужели вам ее не жалко? А капитан – умирающий где-то на поле боя? А несчастный муж, находящий свою жену мертвой с этой ужасной запиской, где она признается, что любит другого? Разве вам не жалко их всех хоть немного? Разве не здорово, что Гонсало вложил книгу в руки своей мертвой возлюбленной? Лично мне понравилось именно это.
Умберто Арденио Росалес презрительно хохотнул, посмотрел на Пако с выражением крайнего утомления и наконец повернулся к Полин:
– Боже мой, какая же ты наивная! Иногда ты меня просто поражаешь! Я же тысячу раз тебе повторял: не смешивай реальность с вымыслом. Может быть, ты все-таки будешь немного думать головой и оставишь эту дешевую сентиментальность билетерши из кинотеатра? Если тебе не нравится то, что происходит с героями, ты можешь это изменить. Это всего лишь сон. Гонсало де Корреа, своего рода Беккер-прозаик, заснул за написанием книжки о французе и испанке. Он заснул от смертной скуки, но вдруг его будит шум. Его жена не больна и уж точно не похоронена. Это толстая тетка, которая готовит ему ужин – кашу с кровяной колбасой. Писатель приходит в хорошее расположение духа и решает не убивать любовников. Они убегут вместе в Париж и будут жить в мансарде. Они будут миловаться целые дни напролет, и у них будет много детей. Вот и готово. Счастливый финал, вполне в твоем вкусе. Какая же ты дура, Мануэла! Черт возьми, какая дура!
Кроме рассказа Антона, в тот день много историй пришло к своему финалу, хоть и не всегда счастливому. Во-первых, Умберто Арденио Росалес отказался называть Мануэлу ее придуманным именем, что уже говорило о многом. Из-за того, что Полин напилась, он не смог посетить ее ночью. Конечно же, он плохо спал, разобиженный этим бегством, думая, что Мануэла (уже не Полин – с какой легкостью мы лишаем возлюбленных своей милости!) сделала это нарочно. И я начинал подозревать, что это было действительно так. А что касается Фабио, то неизвестно, где он спал, если он вообще ложился этой ночью. Пако по дороге в птичник за куриными яйцами видел, как он, невменяемый и счастливый, бродил по саду. Антон Аррьяга также не провел ночь с Долорес. Конечно же, Антон и Долорес не производили впечатления влюбленной пары. Казалось, что они соединены какой-то случайностью или привычкой: два человека, не знающие толком друг друга, но из-за стечения обстоятельств вынужденные выживать вместе во враждебном мире. Привыкнув к этому, они опирались друг на друга с нежностью и неохотой. Рука, за которую держался каждый из них, всегда была неизменной, но в то же время какой-то чужой, равнодушной. Поэтому оба они таили в себе томительное чувство одиночества. Однако в то утро Долорес казалась еще более беззащитной, чем обычно. В то утро она не стала бы рассказывать нам ни об итальянских графах с услужливыми мажордомами, ни о своих мимолетных романах на далеких виллах. Все эти истории вдруг рассеялись как дым. Погруженная в себя, Долорес то и дело нервно касалась рукой жемчужного колье, как будто оно хранило в себе нечто важное, или, возможно, желая убедиться, что она сама все еще существует. Я представил, что люстра оборвалась с потолка в разгаре бала и разбила весь мрамор в гостиной. Атмосфера в доме стала очень натянутой. Наверное, именно поэтому вскоре Пако предложил отправиться всем вместе на прогулку. Завтрак закончился неприятным происшествием, создавшим напряженность, которая начинала становиться постоянной в этом доме. После слов Умберто – до такой степени резких, как будто он уже не считал необходимым находиться наедине со своей любовницей, чтобы быть откровенным, – Полин снова взбунтовалась против него. Она помолчала несколько секунд и вдруг ударила ладонью по столу с такой силой и неожиданностью, что все мы невольно подскочили.
– Как можно быть таким бесчувственным, таким толстокожим? Как можно? Может быть, я и дура, – что поделаешь. Но я знаю, что никто не может изменить историю. Что произошло – то произошло. Никто не может этого изменить. Или ты вообразил себя Богом? Ты живешь не в этом мире? Где же, черт возьми, ты живешь?
– В этом она права, – вмешался Пако. – Мог ли бы кто-нибудь помешать тому, чтобы Гамлет стал участником кровавой развязки, Дон Кихот принимал мельницы за великанов, а Лолита умерла от родов?
Полин не слышала его. Говоря, она постепенно поднималась и наконец встала во весь
