– Пако.
Пако хрипло хохотнул, не разжимая губ. «Большой хитрец…» – это было ему по душе. Он на секунду остановился. Иногда люди до невозможности бывают верны своим привычкам. Под выцветшим свитером, в кармане рубашки, у Пако была припасена фляга. Он осторожно открыл ее и отпил глоток.
– Еще очень рано, – сказал он, – ну и черт с ним. Кто-нибудь хочет арманьяк?
Изъявил желание только Антон. Дубовая роща осталась позади. С этого места тропинка становилась извилистой. Она проходила между скал и сосен с кривыми стволами. Жесткие и колючие ветви можжевельника и ежевики загораживали дорогу. Склон становился все более крутым. Долорес посмотрела вверх с огромным неудовольствием. Со своей палкой она походила на одну из тех дам-исследовательниц, путешествовавших по Танзании в платье- жоржет и шляпе с вуалью. Только она никогда бы не отправилась в Танзанию по доброй воле. Несомненно, в представлении Долорес Африка была бескрайним пустырем, полным рытвин и булыжников. Я вспомнил о Марлен Дитрих, говорившей, что никогда не падает в обморок, потому что не может быть уверена, что сделает это элегантно. По-видимому, Долорес это вовсе не казалось странностью, а вполне естественной манерой поведения.
– Но чего же хотел этот хитрец-издатель? – продолжала Исабель. – Чего он хотел от Эберардо? Его душу? Но для того чтобы завладеть душой, нужно действовать постепенно. Поэтому он заказал ему биографию Наполеона. Эберардо, конечно же, пришел в смятение. Все его мысли были только о «Выбрасывании из окна». А разве не существует биографий Наполеона? Разве их не достаточно? Но издатель не собирался публиковать никому не интересную книгу, он не собирался публиковать Эберардо, чтобы потопить его. Он выбрал Наполеона, но с тем же успехом он мог бы остановиться и на Александре Великом или Карле III. Какая, в сущности, разница? Каждый из них подошел бы для серии «Великие деятели человечества». Так вот. Но несмотря ни на что, чудо должно было случиться. Таков уж был Эберардо. Он подумал, что можно сделать что-нибудь с жизнью Наполеона. Литература превратилась в тромб в его воспаленном мозгу. Потоп надвигался: все краны были открыты. Эберардо принял заказ. С этого дня он взялся за сбор документов, но его фантазия играла намного более значительную роль, фотографии французских дворцов были лишь открытками по сравнению с теми императорскими залами, которые рисовались его воображению. Русские города казались ему банальной топонимией. Намного более живописны были усеянные трупами заснеженные поля, представавшие перед его мысленным взором, как только он закрывал глаза. Чем больше книг он читал, тем более необузданным становилось его воображение. Эберардо пришел к убеждению, что исторические книги были не чем иным, как плохо написанными романами. Это и было первое из его многочисленных недоразумений. Он не описывал перипетии жизни Наполеона, а оживлял их внутри себя самого. Он стал думать от имени императора. Наполеон был уже не человеком и даже не легендой, а сублимированным, сложным и незабываемым персонажем лучшего романа всех времен.
– Мне нужна эта биография, – сказал Пако. – Я ее опубликую завтра же, даже если Исабель раскритикует ее в своей газете.
– Не дурачься, – ответила Исабель. – Дай мне закончить.
Мы шли гуськом. Полин поднималась передо мной, и я видел, как округлялись ее бедра при каждом шаге. Я с огромным удовольствием положил бы на них свои руки и, закрыв глаза, шел бы в такт ее шагам.
– Издатель увидел, что Эберардо обезумел даже больше, чем ожидалось. Это было испытание, и все складывалось отлично. Когда Эберардо вручили только что напечатанную книгу, он, сидя в кресле крошечного кабинета, почувствовал огромное восхищение самим собой. Он сказал издателю, что с этого дня Наполеон будет его Наполеоном. А тот, лицемер, лишь похлопал его по спине. «Выбрасывание из окна»? Ладно-ладно, всему свое время. Но теперь ему была крайне необходима вступительная статья о Стивенсоне, так как он собирался издавать полное собрание его сочинений. Пишущая машинка опять застучала, а вепрь рычал от негодования. Эберардо благодаря своему безграничному упорству не только сочинил несколько страниц головокружительной хвалы, но и писал страстные статьи, читал лекции и организовывал встречи, для того чтобы отстоять почетное место, которого заслуживал его обожаемый Туситала. В конце концов, он был не только его учителем, но и собратом. Стивенсон пережил новый период славы – хоть и не слишком громкой, но принесшей неплохой доход. Воодушевленный успехом, издатель решил провернуть еще одно дело. Он попросил своего мага, чтобы тот открыл одного американского писателя, автора детективов. Эберардо должен был выступить против обрушившейся на писателя несправедливости со стороны критики и читателей. Издатель умолчал о том, что это был, мягко говоря, посредственный писатель и что у него на складе хранились тонны его непроданных книг. «Ну что ж, – подумал Эберардо, – непонятый писатель?» Для него это было все равно, что говорить о себе самом. И он пустил в бой тяжелую артиллерию. Всего за несколько недель он превратил эту посредственность в образец трагической судьбы человека, служившего великой литературе и умершего в неизвестности от цирроза печени по вине мерзких читателей, живущих в этом мерзком мире. Он создал миф о страдальческой жизни этого писателя. В результате на складе издателя стало гораздо просторнее. С этого времени он стал заказывать Эберардо все, что усугубляло бы его странное помешательство. Эберардо сочинял вступительные статьи, организовывал кампании в прессе, не давал прохода журналистам из отдела культуры, с маниакальной одержимостью сотрудничал во всех литературных приложениях и журналах, которые не знали, как от него отделаться. Даже самые бездарные произведения превращались под его пером в литературные шедевры. Его вмешательство облагораживало их. Писатели, не получившие признания в своей собственной стране, приобрели известность в этих краях. Некоторые начинающие писатели были вознесены на такие высоты, о которых даже не могли и мечтать. Эберардо находил смысл в самых заурядных произведениях, и, охваченный священным гневом при виде равнодушия читателей, взывал к небу, прося защиты для вверенной его попечению книги, и громогласно требовал справедливости. Шли месяцы. Издатель приобрел известность своей способностью обеспечивать успех произведений, в действительности заслуживавших жалости. Он заработал большие деньги, эксплуатируя чужую страсть. А что же стало с книгой «Выбрасывание из окна»?
– Она по-прежнему никого не могла заинтересовать, – неожиданно ответил Умберто Арденио Росалес. – Эберардо умел только разжигать интерес, но сам не был способен создать ничего интересного.
– Именно так. Однажды они сидели в баре и выпили лишнего. После этого Эберардо стал очень назойливо приставать к издателю со своим романом. Очень назойливо. Издатель – in vino Veritas[1] – похлопал его по спине. Он всегда так делал – как будто хотел немного успокоить Эберардо. Так вот, издатель похлопал его по спине и сказал, что романы имеют довольно относительную ценность. Они, подобно женщинам, приобретают значимость только тогда, когда такой энтузиаст, как Эберардо, теряет из-за них голову. Именно это необходимо всем романам и всем женщинам – чтобы кто-нибудь смотрел на них с восхищением, не видя их недостатков. «Выбрасывание из окна» было так же несовершенно, как и любая женщина, но это вовсе не означало, что это плохая книга. Когда- нибудь найдется издатель, способный увлечься этим романом. Но этим издателем не мог стать он сам – из-за соединявшей их дружбы и его принципа никогда не публиковать произведений своих ближайших сотрудников. Таков был уклончивый ответ хитрого издателя, после чего он снова похлопал Эберардо по спине. Сначала тот замигал глазами, как взбешенный вепрь, но лотом, выпив еще глоток, самодовольно захохотал.
Вокруг нас уже не было ни сосен, ни кустов, ни скал. Мы поднимались по неровному лугу: одни его участки были покрыты зеленой травой, а на других земля оставалась голой и сухой,
