Ну-ка, напомни, — попросил Ваня. — Может, и я тебя знал?
С невестой своей гулял ты возле реки. А на вас пьяные навалились, в воду хотели столкнуть.
Да ну?! Так это был ты? Ну, знаешь, а я тогда и в лицо тебя не заметил. Правду не скрою — здорово перепугался в тот раз я за Груню. — Ваня сиял. Ему было приятно встретиться с человеком, который в трудную минуту так его выручил. — А пожениться, может, эта история нам и помогла больше всего. Легче друг к дружке после этого мы потянулись, понимаешь, словно с этого часу меж нас уже все было сказано… Ты где живешь?
Там, — Порфирий показал рукой, — на заимке, за линией.
А зовут тебя как?
Порфирием.
Ваня круто к нему повернулся. — Порфирием? Постой! Да ты не Коропотов ли?
Коронотов… — и остановился. — Домой я пойду. Увидел тебя в воротах, захотелось слово сказать.
Нет, ты уж домой сейчас не ходи, — живо возразил Ваня и потащил Порфирия за собой. — До меня тут всего два шага. Тебе и жена моя будет вот как рада! Она ведь с твоей Лизой дружила.
Лиза в тюрьме у меня, — с трудом выговорил Порфирий.
Не рассказывай, знаю я все, — остановил его Вапя, — только тебя в лицо не знал.
Трудно мне, Иван… Если бы Лиза…
Ну как же не трудно! Понимаю я. А что Лиза твоя в тюрьме, ты не убивайся. Не за воровство, а за самое благородное дело она в тюрьме. За народ. Не в позор это человеку, не в осуждение.
Они подошли к дому Мезенцева. Порфирий опять стал отказываться. Но Ваня крикнул в окошко:
Грунюшка, пособи…
Выбежала Групп, и они увели Порфирия в дом. Ему первый раз в жизни стало стыдно себя.
Вишь я какой, — хрипло сказал оп, показывая на босые исцарапанные ноги.
Какой! Ну и я такой, — и, для того чтобы не стеснять Порфирия, Ваня тут же стащил с себя сапоги.
Груня их усадила обедать. Сама села вместе с ними. Ваня, пока она накрывала на стол, успел ей все рассказать про Порфирия.
Ив мастерских будем с ним вместе работать, — сказал он, пододвигая ближе к Порфирию тарелку с хлебом.
Где же вместе? — отказался Порфирий. — Я буду стружки отвозить.
Это ничего не значит, — возразил Ваня. — Как рабочие будем вместе. Рабочие всегда все вместе.
Групя налила большую миску мясного супа. Давно не ел так сытно Порфирий. Дома и прежде ему не часто приходилось есть мясное. Он глотал вкусный, горячий суп и думал: почему? Почему у него не было так, как вот в этой семье? Да, он зарабатывал мало, трудно было ему заработать. Но почему даже то, что было, редко радовало его?
II только горечь и несправедливость одну видел в жизни он… Словно догадавшись, отчего вдруг резче обозначились морщины на лбу Порфирия, Ваня сказал ему очень мягко:
Томит тебя что-то, Порфирий. А ты расскажи.
Послушаешь?
Сам прошу тебя. Ну? Как другу, возьми и скажи.
Порфирий посветлел. Вот и Мезенцев к нему с открытой душой, с вниманием. Друга в нем видит. Ему можно все рассказать, как Еремею. Хорошие люди! Все-таки много на свете хороших людей!.. И он стал говорить Ване о своих неудавшихся поисках хорошей жизни, о том, что куда ни пойди — везде пад тобой хозяева будут глумиться, последние жилы вытягивать. А жить все-таки надо, хочется… Как жить?
И это все потому, что в одиночку ты жил, — уверенно сказал Ваня, когда Порфирий закончил. — Самый это сильный яд для человека, когда он и среди людей — а все один. И видит несправедливость, понимает ее, страдает от притеснений, а поискать поддержки себе в другом человеке не смеет. Не верит, что поддержат его. Ну и забунтует один либо, как ты, пойдет искать в другом месте хорошую жизнь. Конечно, один ее не найдешь. Станешь вот теперь рабочим и увидишь, какой у всех у пас общий интерес. Тогда ты никак на отшибе быть не захочешь, только вместе да вместе. И нам сейчас ведь не сладко живется, да мы знаем. чем ближе будем держаться друг к другу, тем вернее добьемся хорошей жизни для всех.
Они закончили обед и сидели у окна, беседуя. Груня хлопотала по дому, то прибирая со стола, то зачем-то спускалась в подполье, то бралась подбеливать печку. Иногда она, потряхивая черными косами, подбегала к ним и вставляла в разговор свое слово. Не хотелось уходить из этого дома, таким теплом и согласием веяло здесь. И беспокоило только одно: Порфирий знал, что его ждет Клавдея, сварила обед и не ест, сидит голодная. Это ее постоянное правило — за стол не садиться одной.
Мезенцев тоже проникался все большим доверием к Порфирию. Он ему нравился. Заметив, что Порфирий все чаще поглядывает в окно, видимо собираясь встать и попрощаться, Ваня взял его за руку.
Знаешь что, Порфирий, ты останься. Сегодня тут соберутся у меня… Ты послушаешь. Тебе это нужно.
И Порфнрнй остался.
Первым прибежал Кузьма Прокопьевич. Заглянул к печке, где щепала лучину Груня, готовясь ставить самовар. Пошептал ей что-то на ушко. Груня смущенно засмеялась. Кузьма Прокопьевич быстро подобрал с пола лучинки, переломал их об колено, подал Груне и, отойдя, тихонько уселся в дальний уголок. Будто всей энергии у него только и было, что переломать лучинки.
Вскоре пришли Лавутин с Петром. Лавутин вызвал Ваню за дверь, строго спросил: — Это кто у тебя?
Ваня сказал горячо:
Мой друг. Сегодня в мастерские к нам поступил
на работу.
Ты почему же не спросясь позвал его? Кто, кроме тебя, его знает?
Я знаю, — сказал Ваня. Он готов был чем угодно поручиться за Порфирия. Человек, так настойчиво ищущий лучшей жизни, перенесший так много тяжелых испытаний, не подведет. Нет, нет. Порфирий не выдаст.
Да ты-то сам хорошо его знаешь? — настойчиво повторил Лавутин.
Хорошо, — твердо выговорил Ваня, — головой за него отвечаю.
Как по фамилии?
Коронотов. А Лиза, которую взяли жандармы на маннберговском участке, — его жена.
Лавутин смягчился:
А-а! Вон кто! Что же ты сразу не сказал?
Ваня объяснил, что Порфирий и Лиза жили не вместе, и рассказал, почему так у них получилось. Но это дела не меняет, за Порфирия все равно он ручается, как за
себя.
Когда они вернулись в дом, Петр вел осторожный разговор с Порфирием. Лавутин с
