и стало видно, что Саиф чуть выше.
– Тебе следовало убить меня, Юсуф, когда представился случай. Там, в палатке, несколько минут назад. Это ведь был ты, не правда ли? Я тебя кожей почувствовал. Почему же ты не нажал на курок? Ведь хотел, да?
– Я просто подумал: как бы в такой ситуации поступил мой брат Али? Он бы никогда не смог выстрелить человеку в спину. Тем более если тот разговаривает с Аллахом.
Саиф аль-Тхар усмехнулся:
– Ты говоришь так, будто я и в самом деле тебе не брат.
– Не брат. Али был добрым. Ты же – мясник.
Генераторы смолкли, и свет прожекторов сменился мягким сиянием первых лучей солнца. К северу от лагеря в небо потянулся столб черного дыма.
– Для чего ты приехал, Юсуф?
Халифа на секунду помедлил с ответом.
– Не для того, чтобы убить тебя. Хотя ты прав: мне очень этого хотелось. Долго хотелось, целых восемь лет. Я мечтал стереть Саиф аль-Тхара с лица земли.
Он извлек из кармана пачку сигарет, но тут же вспомнил, что зажигалка осталась у Дрейвика.
– Я приехал, чтобы попытаться понять. Заглянуть тебе в глаза и понять, почему все так получилось. Почему ты тогда, восемь лет назад, вдруг так переменился. Почему Али был вынужден уйти, уступить свое место этому… безумию.
В зрачках Саиф аль-Тхара что-то вспыхнуло, пальцы стиснули автомат. Однако хватка моментально ослабла, губы раздвинулись в подобии улыбки.
– Мои глаза, Юсуф, распахнулись. Я увидел новый, другой мир, вот и все. Мир греха и продажности, мир, забывший законы
– И превратился в чудовище.
– В истинного слугу Аллаха. Тебе было легче, Юсуф. Не ты же родился первым, не ты терпел то, что нес на своих плечах я. Чтобы прокормить тебя и мать, мне приходилось работать по восемнадцать, по двадцать часов в сутки. Я чувствовал, как из моего тела по капле уходит жизнь. Богатые европейцы вокруг нас во время завтрака в отеле тратили больше, чем я зарабатывал за целый месяц. Такие вещи меняют человека, они показывают, каков настоящий мир.
– Но я мог помочь! Я молил Аллаха, чтобы ты согласился принять мою помощь! Ты не должен был взваливать весь груз на себя!
– Это всегда считалось долгом старшего.
– А сейчас твой долг – убивать?
– Священный Коран учит: «Борись с неверными до того дня, пока не сломишь их сопротивление».
– Но там есть и другая строка: «Пусть ненависть людская не заставит тебя чинить несправедливости».
– Или: «Те же, кто отходит от пути Господня, заслуживают жесточайшего наказания». И еще: «Изготовься обрушить всю мощь свою на противников Аллаха». Неужели мы так и будем цитировать священные тексты, Юсуф? Думаю, в этом тебе до меня далеко.
Халифа покрутил в пальцах незажженную сигарету.
– Пожалуй, тут ты прав. Да, ты наверняка смог бы приводить суру за сурой[68], с утра и до глубокой ночи. Но и это не оправдало бы твоих жестокостей.
Он вновь всмотрелся в родное лицо.
– Я не узнаю тебя. Глаза, нос, рот – да, все как у Али. Но не узнаю! Здесь, – Юсуф приложил ладонь к сердцу, – ты чужой. Хуже, чем чужой. Вместо тебя здесь теперь пустота.
– И все-таки я твой брат, Юсуф, что бы ты ни говорил. Мы одной крови – ты и я.
– Нет! Али мертв. Я своими руками вырыл ему могилу, хотя и не смог опустить туда тело. – Халифа рукавом вытер с подбородка кровь. – Когда я думаю об Али, я испытываю гордость. Я восхищаюсь им и люблю его. Вот почему мой старший сын носит его имя. Оно всегда будет наполнять меня теплом, светом и радостью. Ты же… принес мне чувство стыда. Я несу его в себе вот уже восемь лет. Восемь лет я со страхом раскрываю газеты: вдруг они сообщат о твоем новом злодеянии? Я устал прятаться от своего прошлого, устал выдавать себя за другого. Еще бы, ведь мой брат – чудовище!
Второй раз в глазах Саиф аль-Тхара зажегся опасный огонек и побелели костяшки сжимавших оружие пальцев.
– Ты всегда был слабаком, Юсуф.
– Не путай слабость с человечностью.
– Это ты путаешь человечность с раболепием. Чтобы ощутить истинную свободу, иногда приходится принимать трудные решения. Вряд ли тебе под силу понять это. Понимание приходит через муки, а я всегда стремился оградить тебя от них. Может быть, мои действия
