осторожно заглянула в палату.
Она была здесь!
Сидела на единственной кровати и… прижимала к себе МОЕГО СЕВУ! Прижимала так, как будто это было самое ценное сокровище на всем белом свете!
Он был какой-то присмиревший. Полулежал. Руку расслабленно держал на ее спине. А сам весь подался, уткнувшись лицом в ее грудь. Словно ему было стыдно за свое поведение. На самом-то деле он просто вдыхал ее запах. Стыдно за него было мне. Или, быть может, мне было горько и обидно за себя? Ведь если кто и был здесь третьим лишним, то, несомненно, я.
Они ничего не заметили. Я тихо прикрыла дверь и пошла по коридору обратно. Потом побежала. Даже, кажется, напугала сестричку, но она ничего не успела – ни сказать, ни тем более сделать.
Я слетела вниз по лестнице. Выхватила из рук оторопевшей гардеробщицы плащ, скомкала и выбросила в урну бахилы.
«Прочь! Прочь!» – гнал меня от этих стен внутренний голос. А другой голос ему вроде бы вторил: «Ах, что же я делаю? Зачем ухожу? Нужно вернуться! Пусть он мне все объяснит!»
А тот – первый – беспощадно твердил: «Что объяснять? Они выглядели как семейная пара! Настоящие муж и жена! А еще! Ты заметила термос?.. Да-да, именно термос! Вот тебе и еще одно доказательство! Разве ТЫ сварила ему бульон? Разве ТЫ догадалась? Кто же из вас его любит сильнее? Кого же из вас любит он?»
Мне даже не пришлось ждать маршрутку. Я залезла в абсолютно пустой салон. Ели помчались в обратную сторону. Я сидела, уткнувшись лбом в стекло. Считала полоски в разделительной полосе. В кабине водителя тараторило радио. Потом хороший чистый голос запел.
Отдала весь свет и жизнь, Но для тебя, неверный принц, Моя любовь Слишком велика. Как тростинка на ветру, Я согнусь, но не умру….
Не знаю, попадала ли певица когда-нибудь в линейную зависимость, но петь об этом у нее получалось. Душа у меня от этого ее пения едва не разорвалась. И вдруг отчетливо поняла…
Я в свою душу больше никогда никого не впущу!..
А потом была еще муторная дорога обратно. Муторная до дурноты, до какой-то неправдоподобной слабости в ногах. Оно и понятно. Когда пытаешься избавиться от зависимости, это всегда приводит к ломке.
Но я все равно домой не поехала. Что мне там было делать? Даже негде побыть одной. А мне страсть как хотелось предаться своим страданиям, просто чисто по-бабски повыть. И еще. Нужно попробовать разобраться в себе. Придумать что-то вместо образовавшейся пустоты. Ну, вроде никотиносодержащих пастилок от курения!
Я рассудила так. В офисе уже никого быть не должно. Ирка сегодня опять с кем-то встречается, Полина и вовсе редко засиживается по вечерам. Значит, буду одна- одинешенька. Но мне, уже в который раз за сегодняшний день, не суждено было предугадать события. Едва я вошла в наше крыло, сразу поняла – обломался мой мазохистский кайф! Из полуоткрытой двери офиса струился свет. Ирка?
Войдя, я с удивлением обнаружила, что никакая это не Ирка.
Полина сидела за своим рабочим столом и что-то писала. Заметив меня, она тоже пришла в сильнейшее замешательство. Лицо у нее было такое, как будто она, по меньшей мере, увидела Николая Второго.
Мы с минуту смотрели друг на друга. А потом она вдруг вскочила и кинулась мне навстречу:
– Прости меня, зайчонок! Я себя так глупо вела в последнее время!
Она повисла у меня на шее. И я поняла: еще немного – и разревусь. От всего скопом: от пережитого стресса, от неожиданности, от чувства облегчения. От того, что в нос ударил такой знакомый и такой забытый запах Полиных духов. Сладкий, кошмарно противный, но все равно родной…
– Да ладно, чего уж там… – растроганно хлюпнув носом, сказала я. – Ты же у нас никогда умом-то не отличалась!
Поля, блестя намокшими глазами, разулыбалась (в такие минуты ее обычно всегда умилял мой казарменный юморок).
– Оксанка, ты не меняешься!
Я на это как-то неопределенно повела плечом. Дескать, а с чего мне меняться-то? Я ж только один раз головой ударилась. В детстве. Вот если б был еще и другой раз!
– Ой, Оксаночка! Как же мне тебя не хватало! Столько всего произошло, а мне даже поделиться не с кем!
И хотя мне было не до Полиных откровений, я пожала ее пальцы:
– Делись!
– Может, тогда чаю? У тебя вон руки просто ледяные!
– Было бы неплохо, – расстегивая плащ, сказала я. – На улице холод собачий!
Полина кинулась ставить чайник.
– Это верно, – запричитала она. – Вчера был такой денек чудесный, а сегодня опять зима. Когда уже, наконец, тепло наступит?
– Как сообщает гидра из метеоцентра, похолодание продлится до середины апреля, – голосом Левитана проинформировала я.
– Серьезно?.. Ужас какой!
– Вот так-то. Не зря говорят, марток – надевай сто порток! А я в одних выперлась. Да и те эластичные!
– Да, ты что-то не по погоде сегодня…
Я вздохнула. Знала бы – оделась, как надо!
– Ладно, Поль, сейчас домой звякну, и потрепемся, – пообещала я.
Мама сняла трубку практически сразу. Как будто дежурила у телефона.
– Дунька! Ты куда пропала? Мы уже с отцом беспокоимся!
– Не волнуйтесь, со мной все нормально! – поспешила утешить я. – Гришкины подельники еще не сообразили, что меня можно обменять на часы.
– Очень остроумно! – язвительно фыркнула мама. – Просто твой сотовый заблокирован. А тебе, начиная с обеда, названивает какой-то очередной кавалер. Все выясняет, не явилась ли ты домой…
– Да-а-а?.. – зло протянула я. – Ну вот будет звонить, скажи ему: Аннушка уже пролила масло…
– Что? – тревожно отозвалась мама.
– Нет, ничего. Ничего не передавай! Я сейчас на работе. Буду ближе к одиннадцати.
– Ну ладно, – успокоившись, сказала мама. – Давай там, поаккуратней!
– Естессна…
Я повесила трубку. Сразу, пока не забыла, сунула в сумку мобильник. Все равно в офисе зарядить его было нечем.
– Кого это ты грозишься без головы оставить? – спросила Полина, которая, судя по всему, лучше ориентировалась в «Мастере и Маргарите», чем мама.
– Да так, придурка одного. Он случайно увез важные документы, – придумала я на ходу. Не хотелось бередить ее сердечную рану, только-только начавшую зарубцовываться.
– А-а, ясно, – Поля уже налила чай, достала из продуктовой тумбочки вишневый джем и галеты. – Давай, перехвати что-нибудь! Похудела, страшно смотреть!
