сундучок. Это машинисты высшего класса, водители экспрессов и тяжеловесных поездов. Их легко определить и по осанке, и по чувству собственного достоинства, написанному на лицах, и по тому, с каким уважением здороваются с ними рабочие. Чуть поодаль, за отдельным столиком, низко склонившись над тарелкой — слесарь Тюкин. Он в грязной спецовке, зашел перекусить. Увидел Чеботарева, радостно вскочил:
— Володька! — и увлек его за свой столик. — Вот молодец, что зашел. — Обернувшись по сторонам, хитро подмигнул: — Я как знал, — И он быстро и ловко, не вынимая бутылки из бокового кармана, налил в стакан, подставил второй. По всему видно, что уже прикладывался к этой бутылке.
— Ты что! — возмутился Чеботарев. — Мне ж в поездку, — и он отодвинул от себя стакан.
— Так и я ж на работе, — пожал плечами Тюкин, словно это был самый веский довод за то, чтобы выпить.
Четверо маститых, наблюдавших эту сцену, переглянулись. Молча поднялся самый старший из них — машинист Карбышев, подошел к Тюкину. Молча встал возле него. У Тюкина забегали глаза.
— Вылей! — властно сказал Карбышев.
— А я не за ваши, за свои… а вы разве не пьете?
— Пьем! — отрубил Карбышев и выплеснул в пустую тарелку стакан, — Пьем! — И он медленно пошел на свое место.
Тюкин не осмелился ничего сказать. А Карбышев обернулся к Чеботареву:
— А ты тоже! Машинист, называется!
— Был машинист, да теперь помощник, — развязно ответил Владимир.
— С таким дружком и в кочегары недолго.
— У дружка руки золотые.
— Руки-то золотые, потому и сходит все с рук. Чеботарев не ответил. Поднялся, пошел. Вслед засеменил Тюкин.
— Сколько раз тебе говорил, — зло сказал Владимир, когда они вышли. — Выпить тебе негде, что ли? Вечно в столовую прешься.
— Да ну их к черту, — отмахнулся Тюкин. — Ты с кем едешь?
— С Дубравиным, — нахмурился Владимир.
— Мировая машина. Сейчас только клапан на инжектор поставлю и будут заправлять.
Так и не поев, Чеботарев отправился домой, а изрядно выпивший Тюкин — в депо. На канавах стояло несколько холодных паровозов. В окне одного из них ярко горела переносная лампа. Ниже номерного знака табличка: «Старший машинист В. С. Дубравин». На эту машину и поднялся Тюкин. Видно, что он уже здесь работал. Взял с сиденья медный клапан, размером с поллитровую банку и попытался ввернуть в тело котла. Резьба не наживлялась.
— Э, черт возьми! — выругался он.
— Давай быстрей, Тюкин! — раздается крик снизу. — Машина под первый номер идет.
— Сейчас, сейчас…
Он наживил, наконец, резьбу, завертывает ключом. Клапан идет туго, сил не хватает.
— Вот проклятый! — бормочет Тюкин. Решительно хватает кусок дымогарной трубы, валявшейся на полу, насаживает ее на рукоятку ключа. Рычаг получился длинный. Тюкин налег на него всем телом. Скрипя и подрагивая клапан пошел. Медный клапан шел не по резьбе. Острая стальная резьба котла резала тонкие медные нити, прокладывая себе новый ненадежный путь.
Клапан стоит точно пробка в бочке. Одна его сторона — под напором котла, вторая выходит наружу в будку машиниста.
…Холодный паровоз вытащили из депо и развели пары. А ненадежно поставленный клапан так и остался, точно мина замедленного действия. Где-то она сработает…
На душе у Чеботарева было тяжело, потому и шагал тяжело, смотрел вниз. Нет, он никуда не смотрел. Он думал, и думы его были горькие.
По звукам, доносящимся со станции, по зареву и отблескам угадывалась кипучая жизнь железнодорожного узла. Надрывались сигналы локомотивов, точно хотели перекричать друг друга, и в их голоса вплетались тонкие, визгливые или дребезжащие звуки рожков и свистков. Время от времени, заглушая все вокруг, заревет мощный паровоз и гулко ответит ему далекое эхо.
Выскочил из переулка Сенька, паренек лет десяти, с пионерским галстуком и рюкзаком за спиной.
— Драсте, дядя Володя. Вы в поездку?
— Угу.
— А мы в лагеря едем, — радостно сообщает тот, — всей школой едем.
— Угу, — снова мычит Владимир.
Отчетливо донеслась серия гудков — три раза но три: «ту-ту-ту, ту-ту-ту, ту-ту- ту!»
— Опять зашились, шестая машина подряд под уголь запросилась, — говорит Чеботарев как бы самому себе.
— А откуда вы знаете?
— Ну, слышишь, девятый путь высвистывает.
— Верно, дядя Володя! — восторгается он. У школы — гурьба ребят.
— Пока, дядя Володя! — припрыгивая побежал к ним Сенька.
А Чеботарев снова углубился в свои невеселые думы. Он идет уже по виадуку, бесконечно длинному и ажурному, взметнувшемуся над железнодорожным узлом. Зеленые, красные, желтые лучи выходных сигналов, стелющийся над рельсами синий свет карликовых светофоров, молочные огни стрелок, и над всем этим — гигантские прожекторные мачты, будто наклонив огненные головы, уставились на крыши вагонов и на рельсы. Широкая сеть тяжелых проводов, распластавшись над всеми путями, к границе станции сужается и, слившись в две нити, убегает куда-то, тая в воздухе.
На фоне станции в застекленной башне перед электрическим табло с бегающими огоньками виден человек. Он нажимает кнопки, что-то говорит в селектор. И в такт движению его пальцев меняют цвета огни светофоров, загораются на них цифры, щелкают на путях автоматические стрелки, качнувшись на стрелках, расходятся в разные стороны локомотивы, которые, казалось, вот-вот столкнутся. Все подчинено единой воле.
Вырвались из темноты глазницы электровоза, осветив стрелочную будку и стоящего за ней молодого железнодорожника с сундучком в руках. Он вглядывается куда-то, посматривает на часы, переминается с ноги на ногу. Из мощных репродукторов на столбах над всеми путями несется голос:
— Бригаде Титова, приготовиться! В шестой парк осаживаю нефтеналивной!
Осветилась и расплылась в полумраке фигурка девушки в форменной тужурке. Юноша с сундучком заметил ее, пошел, будто и не стоял за будней, не дожидался. И вот они уже идут вместе.
…Паровоз стоит у поворотного круга. За правым крылом — машинист Виктор Дубравин, за левым — помощник машиниста Владимир Чеботарев. Подрагивает стрелка манометра. Всхлипывает насос. Бьется огненная полоска между топочными дверцами.
— Под экспресс давай на контрольный пост! — доносится снизу крик.
Виктор поднимается, медленно передвигает рычаг реверса. Взялся за рукоятку
