колокол.
Н. Е. жив, я читал его письмо, я знаю его почерк и могу, и не я один, а еще восемь человек русских офицеров-летчиков, имена двух из них упомянуты в начале этого письма, и инженер В. И. Ребиков подтвердить, что Н. Е. Попов жив на радость его друзьям и почитателям».
Как же все-таки появилась информация о гибели Н. Е. Попова? И случайно ли появление ее по времени совпало с самыми трудными для Николая Евграфовича днями, когда он и вправду очутился на краю преждевременной могилы, хотя и далеко от тех мест, о которых сообщали газеты и журналы?
Первая балканская война вызвала в русском обществе живой отклик и сочувствие тем странам, которые единым фронтом выступили против угнетателя – Османской империи. Это сочувствие не ограничилось эмоциями и словами – оно нашло выход в конкретной материальной помощи, прежде всего болгарам, за освобождение которых от османского ига русские братья уже пролили кровь во время войны 1877-1878 годов.
На стороне болгар и их союзников сражалось немало русских добровольцев. Среди них были пехотинцы, артиллеристы, кавалеристы и медики. Участвовал в боях и русский добровольческий авиаотряд, в состав которого входили пилоты и авиатехники. Помогали болгарам также одиночные русские летчики, не входившие в отряд, и летчики из некоторых других стран.
Аэроплан Николая Дмитриевича Костина, совершавший разведывательный полет над осажденным Адрианополем, получил несколько пулевых пробоин. Пилот вынужден был спуститься, попал в плен к туркам и вернулся на родину лишь после прекращения военных действий.
Один из первых болгарских авиаторов поручик Христо Андреев Топракчиев, выполняя разведывательный полет, был подбит турками и сгорел в воздухе вместе со своим аэропланом.
По-видимому, эти два эпизода, соединившись под пером корреспондента в один, и легли в основу информации о гибели Николая Попова.
Но почему же все-таки Попов, а не Топракчиев?
Вероятно, главную роль сыграли тут два обстоятельства.
Первое. Попов неожиданно исчез из поля зрения мировой общественности. Куда? Болезнь приковала его к Больё-сюр-Мер и к Ницце. Но об этом ведь знали очень немногие, лишь самые близкие ему люди. По настоянию врачей он самоизолировался от мира. Всякие контакты, даже с некоторыми из близких, были исключены.
Кое-кто наверняка припомнил: стоило вспыхнуть англо-бурской войне, как этот молодой россиянин очутился в Южной Африке; началась русско-японская война – и он поспешил в Маньчжурию.
Болгары, сербы, черногорцы, греки поднялись на борьбу против турок, веками угнетавших балканские народы. Где же быть ветерану двух войн, автору книги «Война и лёт воинов», отважному авиатору, как не во Фракии? Все добровольцы, отправлявшиеся туда, исчезали из поля зрения не только знакомых, но даже родных и близких. Исчезали весьма неожиданно и несколько таинственно.
Логика вещей подсказывала: Попов непременно должен быть там, где идет сражение и где можно на деле проверить сформулированные им в книге принципы применения авиации в бою. Война между Италией и Турцией в Триполитании, прошумевшая годом раньше, хотя и призвала впервые в истории на помощь авиацию, мало успела дать в чисто практическом смысле.
Итак, многие, вероятно, были убеждены, что Попов – на Балканах.
Теперь второй момент, который нельзя не учитывать. А именно: среди русских авиаторов, которые добровольно прибыли в Болгарию, был некий М. Попов, о котором, к сожалению, больше ничего не известно. Не удалось установить ни его полного имени, ни отчества. Тем не менее сам факт, что некий русский авиатор Попов находится во Фракии, выполняя там боевые задачи, и, возможно, погиб там (хотя прямых подтверждений этому пока нет), наводил на мысль о Николае Евграфовиче.
Здесь уместно будет сказать о том, что истинные обстоятельства смерти Н. Е. Попова вообще долго не были известны. В одной из книг по истории русской авиации, вышедшей в тридцатые годы, можно было, например, прочесть, что он после несчастной катастрофы в Гатчине уехал за границу лечиться, где вскоре и умер. А в известном «Словаре псевдонимов» И. Ф. Масанова, вышедшем у нас уже в сороковые-пятидесятые годы, утверждается, что Попов скончался в июне 1917 года в Москве...
Есть в народе поверье: кого раньше срока «хоронят», тот долго жить будет.
Возможно, вспоминал об этом поверье и Николай Евграфович, читая в прессе сообщения о своей «героической смерти». А может быть, и не вспоминал, потому что было ему в те дни и месяцы очень и очень плохо. Так плохо, что он уже начинал терять надежду остаться в живых.
29 мая 1913 года Попов продиктует грустное письмо Наташе, которое должен был вручить ей Сергей Евграфович, возвращавшийся в Москву после нескольких месяцев, вновь проведенных вблизи больного брата:
«Твой дядя Коля собрался зимой улететь с земли, проститься с нею навсегда, но Господь был милостив и позволил пока на ней остаться. Меня перевезли в санаторию. Никого ко мне не пускали, ни родных, ни друзей. Писать не писал, не читал. Одиночество. Еще не вылечили, но все-таки облегчили и кой-что помогли. Видишь, опять тебе пишу...»
Санаторий «Виктория» в Берне, в Швейцарии, куда поместили Николая Евграфовича, был одним из Лучших европейских лечебных заведений того времени. И хотя перелом в состоянии больного уже определился в лучшую сторону – даже письмо племяннице, отправленное в начале июля, и следующее, от 24 июля, он писал уже сам, – здоровье его оставляло желать много лучшего.
