— Билуте.
— Бируте. А ножку мне свою покажешь?
Девочка неуверенно покачала головой, но больше не противилась. Старик осторожно ощупал ее крохотную ступню, похвалил красивые гольфики, постукал и, крепко обхватив, дернул ногу. Бируте опять закричала. Но уже по одному тому, что, хныча, она раскачивала ногой, было видно, девчушка вот-вот сорвется с места и побежит.
Пассажиры потеснились, предлагая старику присесть.
— Вы, наверно, врач? Хирург? — расспрашивали они, с удивлением оглядывая его скромную одежду.
— Да я толком и сам не знаю, — ответил тот. — Вот этот мальчик утверждает, что я похож на режиссера… На станции я прибил одной барышне сломанный каблук. Она сказала — вы, небось, бывший сапожник. Вчера какому-то пареньку помог отремонтировать мотоцикл. А откуда все это умею — сам не знаю. Дилетант, одним словом…
— Дядя Тант, — повторила проказница Бируте.
— И все-таки позвольте хоть как-то отблагодарить вас…
Дядя Тант, возможно, сделал вид, или и впрямь не обратил внимания, как отец девочки сунул ему в кармашек десятирублевку. Старику, по-видимому, очень уж хотелось выговориться. Да и в слушателях теперь недостатка не было. Кто-то принес чистый стакан и предложил дяде Танту пива. Тот не заставил себя долго упрашивать. Смахнув пену с усов, он громко и многозначительно произнес:
— Я — совсем как современный мир, который многое знает, но ничего не помнит и не ведает, куда несется.
— Но сами-то вы хоть знаете, куда направляетесь?
— Нет! — ответил Тант. — Я даже забыл, что еду. Просто смотрю на людей… Некоторых из них я даже как будто уже встречал. Думаю, вдруг кто-то отыщется и меня признает.
Примолкнув, он порылся в кармашке рубахи, вытащил оттуда ту самую десятирублевку и удивленно вскинул брови.
— А это еще откуда?.. Тоже не помню.
В другом кармашке он обнаружил то, что искал — обтрепанный листок бумаги — и протянул людям, чтобы прочитали.
Это была больничная справка, выданная пациенту приблизительно семидесяти лет, рост которого 176 см, глаза серые, волосы и борода седые… Прошлой весной его доставили в больницу с рассеченным затылком. Без сознания и без документов. Во время лечения установить личность больного не удалось, поскольку его никто не разыскивал, а сам он не помнил ни своего имени, ни происхождения, ни места жительства… Врачи надеялись благодаря этому документу устроить старика в дом престарелых.
— Я человек свободный! — с гордостью заявил дядя Тант. И тут же со вздохом прибавил: — Кто я такой, откуда, куда направляюсь — ничего не знаю… Всем чужой, зато никому не должен.
Одни пассажиры утверждали, что это и вправду самое лучшее, другие, наоборот, сострадали бездомному и предлагали ему еще пива. Нашелся и такой, что осведомился с насмешкой:
— Уж не заливаешь ли ты часом, старик? А там с поезда сойдешь — запоешь по- другому… И старуха у тебя найдется, станешь ее ублажать песней: «Ходил-гулял я по лесу, я по лесу еловому, ходил-рубил все елочки»…
Старик поглядел на него из-под бровей, допил пиво и ответил:
— А я о тебе тоже могу кое-что порассказать…
— Ну, ну?
— Ты ведь механизатор, да?.. Закладываешь сильно… Побывал в аварии… С женой разводишься… Или уже развелся… Так?
— Цыган! — воскликнул тот. — Честное слово, настоящий цыган!
— Как вы считаете, — почтительно обратился к старику отец Бируте, — почему нынешние дети не слушаются родителей?
— А разве они должны их слушаться? Мне кажется, они должны любить. Ну, а если и любить-то не за что, тогда как?..
— А вы вспомните, как мы росли… — начал было возражать один пожилой пассажир.
— Ничегошеньки я не помню… — повторил Тант и опять бросил взгляд на Аудрюса, которому тоже не терпелось задать свой вопрос:
— Скажите, а отчего ласточки никогда не садятся на зеленое дерево?
— Это ты сам заметил или другие подсказали?
— Но помню, — честно ответил Аудрюс. — Может, сам, а может, и не сам…
— Во! — обрадовался дядя Тант. — Воистину достойный ответ. Будь я ласточкой, непременно бы попытался усесться на зеленую ветку. Уже только потому, что другие не отваживаются. Но отчего они избегают листвы на деревьях — не знаю. Не знаю, мальчик.
По вагону прошла проводница и велела всем занять свои места: будут проверять билеты. Пока появился контролер, Аудрюс успел еще показать Танту куколку в спичечном коробке.
— Не пойму, что с ней случилось? Почему она больше не шевелится, когда ее трогаешь?
— Умерла, — поглядев, отозвался старик.
— Но ведь никто не причинил ей никакого вреда!
— Это тебе только кажется… Сама она бы ни за что не полезла в коробочку. Не надо было ее вообще трогать, будить без времени. Вечно у человека руки чешутся, так и норовит все засунуть к себе в карман!..
Аудрюс расстроился. Ему захотелось объяснить, что куколку он нашел уже в спичечном коробке, но тут пришел контролер и попросил предъявить билеты.
— Вы куда едете? — спросил он старика после того, как проверил билет.
— Шел бы пешком, ответил: куда глаза глядят.
— Вы давным-давно проехали свою станцию!
— Возможно, — отозвался дядя Тант. — Я тут немножко заговорился…
— Там девочка ногу вывихнула, — вмешался Аудрюс. — Я могу их позвать, чтобы подтвердили…
— В Лелюнай вам придется сойти, — строго сказал контролер. — Если надумаете ехать дальше, должны приобрести новый билет.
— Я подумаю, — ответил старик. — У нас здесь беда поважнее: видите, куколка вон умерла!.. А какой это был бы огромный мотылек или жук!
— А вам известно, как называются те «жуки», которые ездят без билетов?
— Клопы… — ответил Тант.
— Зайцы, — хмыкнул Аудрюс.
— То-то и оно, — подтвердил контролер. — В Лелюнай прошу обоих выйти!
— Вы сможете остановиться у Кастуте, — сказал Аудрюс, желая утешить старика. — У маминой тети.
— Заяц!.. — повторил Тант. — А я запамятовал совсем… Теперь просыпаясь всякое утро, говорю себе — сегодня выдастся удивительный денек! Обязательно что-нибудь должно случиться. И случается! Вот в заячьей шкуре побывал… Поглядим, как тут будет складываться дальше.
Поезд уже приближался к Лелюнай. Дядя Тант скатал спальный мешок и привязал его к
