РИМ, 22 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА
В прекрасную погоду к Латерану[705]. Прогулка, пожалуй, повторится. Церкви, дворцы, часовни, музеи, отдельный мир. Это можно осмотреть лишь предварительно.
Такие сооружения переживают войны, грабежи, пожары: столетиями могут стоять неиспользованными. Они, как здоровый человек, переживают времена расцвета, когда предстают в наилучшем виде.
Расстроился ли я? Площадь показалась мне серым вокзалом. Когда на ней стоял Данте, все здесь, должно быть, выглядело великолепно; он предпочитал Латеран всем творениям рук человеческих («Рай», 31).
Вероятно, моему настроению способствовало также чувство необходимости переучиваться — ему приходилось следовать. Христианский Рим для меня сконцентрирован вокруг Ватикана. Вторая главная церковь вносит диссонанс; сюда добавляются еще и другие девиации — особенно досадным представляется время пленения пап в Авиньоне.
Почему бы просто не заучить нечто подобное наизусть, поскольку историю уже не исправить? Но должно быть желание увидеть большие, и все равно какие, силы в их миссии и единстве, по возможности цельными. Тогда история предстает своеобразной полостью прессформы, в которой фигура должна отливаться без изъянов и трещин.
Здесь есть градации: когда я вижу Рим сам по себе, то сожалею об упадке империи и христианской ломке. Так можно было бы продолжать — и наконец мы приходим к источнику зла: к несовершенству творения вообще.
Комплекс до пленения в Авиньоне был гораздо обширнее; за это время он был разграблен и опустошен, и восстановлен только частично. Среди прочего сохранилась личная часовня пап, однако сейчас она отделена от базилики. Как многие сакральные постройки города она посвящена Лаврентию, первому диакону. Наверх к ней ведет Scala Santa[706].
Считается, эта лестница в двадцать восемь мраморных ступеней находилась во дворце Пилата. Когда Христа вели на допрос, на нее упали капли его крови. Елена, мать Константина Великого, перенесла ее из того дворца, оплота Антония, в Рим.
Мы прошли еще к часовне, хотя время было уже исчерпано. У меня там было особое дело — правда, не то, чтобы на коленях вползти по ступеням, чем, впрочем, даже папы не гнушались, поскольку это считается чрезвычайно похвальным. То было скорее стремление к аутентичности или, если хотите, к непосредственной сфере влияния реликвии, при всем предубеждении к памятным вещам, которые Елена перенесла из Иерусалима. Тут был и святой крест.
Желание аутентичности влечет не к красоте, а к подлинности вещей, особенно к непрерываемому материальному преданию. В этом мы много приобретаем; подписанная мастером картина ценнее картины пусть и более красивой, но вызывающей сомнение в подлинности.
Здесь перед лестницей кажется возможным, что она была «той». На ступенях начертаны римские знаки, и промежуток в две-три сотни лет во дворце значит не много. В Иерусалиме я стоял в переднем дворе претория; его плиты служили легионерам игровой доской. Там еще можно было увидеть процарапанные поля и линии. Это веское подтверждение. Возможно, там играли стражники, когда мимо проводили Христа, — вероятно, те самые, которые потом разделили одежды.
Лестница была еще заполнена набожным людом, собиравшим там подаяния. Ступени обшиты деревом, в противном случае они уже давно были бы стерты бесчисленными коленями. Объявления сулят девять лет отпущения грехов за одну ступеньку; я спросил себя, какой инстанцией был выработан прейскурант очистительного огня. Предприятие оказалось настолько доходным, что даже церковный собор не смог положить ему конец, вопреки настоянию многих епископов. Идея ведь тоже блестящая: сначала изобретение огромных мучительных промежутков времени, затем дробление их для продажи в розницу.
Капитуляция церкви перед обычной историей еще позорнее капитуляции перед естественными науками, которыми можно просто не заниматься. А здесь истина становится заложницей голых фактов.
Когда дух, человек, зверь переносит нас через реку времени, с одного берега на другой, достигается Великое, безо всяких исторических документов. И если воспоминание об этом величайшем из деяний связано с каким-нибудь именем, как имя Христофора, то даже лучше, что персона теряется в дымке времени.
Речь здесь идет о мифе и его стоящей выше происходящего, определяющей факты, даже созидающей их силе.
По возвращении мы беседовали на эту тему и в связи с ней о вычеркивании многих святых в результате решений церковного собора. Среди них, должно быть, были также широко известные и глубоко почитаемые. Почему? Потому что они не подтверждались исторически. Разве недостаточно их харизмы? Хотелось бы думать, что она становится тем сильнее, чем больше они ускользают от времени.
РИМ, 23 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА
К Стефану Андресу. По пути ненадолго в замке Святого Ангела. В фойе можно наблюдать различные этапы перестройки; по-прежнему сохраняется впечатление мощного, возведенного по этрусскому образцу кургана. Изначально его увенчивали кипарисы; круг римских и греческих статуй низринулся на напавших готов. Власть, сконцентрированная власть с ее переменами, сокровищами, ее узилищами и злодеяниями. Задуман сначала как дом мертвых. Центральное положение, с платформы великолепный вид на Ангельский мост и Тибр, дальше на Ватикан. Огромные количества каменных ядер различного калибра, уложенных аккуратными слоями, здесь же баллисты и катапульты с железной дугой, как арбалеты. Я задумался о технике скручивания. Было жарко; травертин отражал свет. В зале с аллегорическими фигурами я отметил два изречения:
У женщины со змеей: «Ante consulas, post agas»[707]. У карлика с весами: «Sit modus in rebus![708]» Тому, кто погребен так богато, как Адриан, не избежать грабежа. Рок власти действует и после смерти.
РИМ, 24 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА
На Авентине. Аромат цветущих апельсинов. Площадь Мальтийских рыцарей с «самой красивой замочной скважиной на свете». Взор экранирован живой изгородью, словно трубой, в которой виден купол собора святого Петра. Это напомнило мне пресловутые перьевые ручки, которыми мы забавлялись в школе. Беспрестанно пешком или на машинах на минутку прибывали любители подсмотреть в замочную скважину.
Церковь мальтийцев была заперта или в нее пускали только по удостоверению. Мы хотели увидеть там спроектированный Пиранези главный алтарь, а также его могилу. По тихим улицам «зеленого» Авентина спустились к Сан - Саба[709]. Церковь была построена в VII веке на том месте, где стояла молельня святой Сильвии, матери Григория Великого [710]. Rifatta в 1205 году, restaurata в 1465 году, ripristinata[711] в 1943 году. Это напоминает костюмы; чем больше их латают и перелицовывают, тем меньше виден тот, кто их носит. Бытие испаряется в видимости, содержание в издержках, и этого уже не изменить даже пуританам. Из доказательства, что пустота в самом деле пуста, вряд ли можно извлечь назидание и утешение. Рационализм среди прочего имеет и привкус коварства. Обычай японцев воссоздавать обветшавшие храмы точно по старым размерам заслуживает внимания; правда, древесина больше подходит для этого, нежели камень.
